Кеган поднял руки, откинул голову, посмотрел в небо и заговорил низким сильным голосом, который разнесся по всему холму:
— Великодушная Богиня, дарующая покой, владычица сумеречных царств и чрева земли, я предстал перед тобою, обратив лицо к небу, как один из тех, кто любил Кая. Позволь нам сказать о его верности, добродетелях и о той великой потере, что мы понесли с его уходом.
Настал черед Биркиты:
— Но мы знаем, что потеряли Кая только на время, и уверены в том, что ты не грустишь, ибо он наверняка сейчас совершает путешествие к зеленым лугам Эпоны, где всегда тепло, нет ни боли, ни смерти, ни печали, ни потерь. Там он вновь обретет молодость, не знающую, что такое болезнь.
Кеган улыбнулся, и у Морриган перехватило дыхание, когда она увидела, как его лицо осветилось радостью.
— Смерть — лишь путь к покою, к нашей Богине, — торжественно подхватил шаман. — Нас ждут обновление, новые силы и, наконец, возвращение.
— Великая богиня Адсагсона, ты говорила нам, что прежняя душа обретет новую плоть, которой даст жизнь другая мать, чтобы еще раз совершить земной путь, но уже в сильном теле. Мы желаем, чтобы это путешествие было радостным для Кая, мастера-каменщика Партолоны, причисленного к народу Сидеты, любимого многими. — Биркита умолкла, взяла в руки факел и повернулась к костру. — А сейчас мы навсегда освобождаем Кая от этой земной оболочки и радуемся, что для него началась новая жизнь. — Она высоко подняла факел и воскликнула: — Да здравствует Адсагсона!
— Нет! — Пронзительный вопль Шейлы прорвался сквозь слаженный хор толпы, подхватившей призыв Биркиты.
С быстротой, поразившей Морриган, Хозяйка бросила меч и кинулась к Бирките, продолжая визжать:
— Нет! Я не позволю его сжечь!
Она оттолкнула Биркиту в сторону. Факел вылетел из рук жрицы и угодил в самую середину костра, который мгновенно вспыхнул. Шейла, окончательно потеряв рассудок, сорвала с себя белую вуаль и начала сбивать ею растущее пламя, словно думала, что справится с ним.
— Перестань! — закричала Биркита, схватила Хозяйку за руку и попыталась оттащить ее от огня.
Не дожидаясь новой безумной выходки Шейлы, Морриган поспешила к костру. Брина не отставала от нее и тихо рычала на всех, кто попадался им на пути. Морриган больше не думала о подозрениях, которые, вполне возможно, таились в душах людей. Кай все-таки мог и не ошибиться. В эту минуту Биркита нуждалась в ней, и это было самое главное.
— Шейла, ты оскверняешь костер Кая!
Голос Кегана перекрыл возгласы пораженной толпы и усиливающийся треск веток. Морриган шмыгнула мимо какого-то огромного детины, выскочила из толпы и увидела, как пламя взвилось до небес.
— Нет! — вновь завопила Шейла.
Она стояла между Биркитой и Кеганом, державшими ее за руки с обеих сторон. Брина присела перед троицей, помахивая хвостом и скаля зубы. Вид у нее был такой, словно она решала, как бы броситься на Шейлу и не задеть при этом пожилую женщину или кентавра. Остальные жрицы словно окаменели. Они стояли, пялились и ничего не предпринимали. Это окончательно выбило Морриган из равновесия.
«Придется привить этим женщинам понятие о том, что такое твердость характера. Как они могли позволить Бирките, которая гораздо старше любой из них, бороться с Шейлой?»
Морриган почти добралась до Биркиты, когда пожилая женщина внезапно выпустила руку Шейлы, пошатнулась и отпрянула. Девушка ясно разглядела ее лицо, глаза, расширенные от удивления. Потом она медленно подняла дрожащие руки, прижала одну к груди, а второй обхватила левый локоть. Рот Биркиты раскрылся, губы округлились, глаза закатились, остались видны одни белки. Она рухнула на землю так, словно в ее теле не осталось ни одной твердой косточки.
— Биркита! — вырвался у Морриган из груди истошный вопль.
В этот момент Брина набросилась на Шейлу и сбила ее с ног. Девушка подбежала к жрице и быстро перевернула ее на спину. Биркита не дышала. Морриган пыталась нащупать пульс, но безуспешно.
— Нет!
Стараясь унять дрожь, сотрясающую все ее тело, Приносящая Свет аккуратно передвинула Биркиту, запрокинула ей голову назад, зажала нос и начала делать искусственное дыхание.
Она надавливала на грудную клетку и молила Биркиту:
— Открой глаза! Дыши!
Девушка услышала тихое пение, почувствовала, как на ее плечо легла теплая тяжелая ладонь, гневно подняла голову, взглянула в лицо Кегану и заявила:
— Нет! Замолчи! Она не может умереть!
Верховный шаман прервал свою погребальную песнь только для того, чтобы печально произнести:
— Биркита мертва, пламя мое.
Я понятия не имела, какое сейчас время суток, день недели, да и число, если на то пошло, когда услышала голос Эпоны:
«Возлюбленная, ты должна действовать».
У меня появилась привычка не отвечать Богине. Я только сильнее зажмурилась и крепче прижала к себе Этейн, вдыхая сладкий детский запах и утешаясь теплом ее тельца. Если бы Эпона оставила меня в покое и все прочие сделали бы то же самое, вот тогда жизнь была бы отличной.
«Возлюбленная, ты должна действовать, — повторила Богиня. — Ты мне нужна».
У меня не было сил по-настоящему разозлиться, поэтому я просто неверно процитировала Ретта[10]:
— Если честно, мне наплевать.
«Хватит себя жалеть!»
Будь я в своем уме, гневный окрик Эпоны мог бы поднять меня с постели и поставить по стойке «смирно». Но с рассудком у меня не сложилось.
Вместо того чтобы встать, я села в постели и, не повышая голоса, стараясь не разбудить малышку, сказала:
— Что? У меня умерла дочь, а ты называешь мое горе и боль жалостью к себе?
Тут Эпона материализовалась. Богиня возникла у огромного ложа, которое я в более счастливые дни называла зефириной. За двадцать лет, что я прослужила Избранной, мне приходилось не раз лицезреть Богиню. Ее красота была столь ослепительной, она излучала такую яркую ауру любви и сострадания, что я всегда с трудом смотрела на нее, но на сей раз все же не могла принять слова моей покровительницы.
«Нет, Возлюбленная, я не называю твое горе и боль жалостью к себе. Я говорю так о твоем уходе от тех, кто любит тебя и нуждается в тебе».
Во мне шевельнулось чувство вины. Клан-Финтан!.. Я знала, что он тоже страдает, где-то глубоко внутри понимала, что отчаянно нуждаюсь в нем, как и он во мне, но не могла нащупать свой путь к его любви. Я потерялась в туманном лабиринте боли и гнева. Единственным человечком, которого я замечала сквозь серую мглу, была Этейн.
— Я сейчас никого не могу видеть. — Собственный голос показался мне таким бесстрастным и бесчувственным, что я едва узнала его.
«Я дала бы тебе больше времени, если бы могла, Возлюбленная, но, увы. Ты должна вернуться в мир. Теперь ты нужна своей дочери». Последние слова Богини будто окатили меня холодной водой.
— Она мертва.
«Дочь твоего чрева мертва. Дочь твоей души жива. Она в тебе нуждается».
Ледяная вода превратилась в кипяток, когда я услышала это. Я даже не заметила, что плачу, и обратила внимание на свои слезы только тогда, когда они промочили насквозь шелковую ночную рубашку. Разве человек может столько плакать? Мои глаза должны были бы пересохнуть еще несколько дней
