империи!
Это ни на йоту не уменьшало проблемы несовместимости, которая так ярко проявилась в первые же месяцы их брака.
Алессандра почувствовала, как в желудке поднимается тошнота. С трудом сдерживаясь, она побежала в ванную, чтобы бессильно опуститься на пол, — только бы вовремя добраться до ванны, пока ее не начнет тошнить, второй раз за сегодняшнее утро.
Лицо и шея стали липкими от пота, она стонала.
— Все нормально, — успокоил ее мягкий голос.
Сквозь разноцветные пятна, которые мелькали перед ее глазами, Алессандра видела Камерона, поддерживающего ее одной рукой за талию, а другой мягко убирающего волосы с ее лица. Откуда-то из глубины души прорвались рыдания, и она бессильно опустила голову на прохладную эмаль ванны.
— Ну-ну, — повторил он, — все хорошо.
— Нет, не хорошо! — возразила она, по-детски судорожно всхлипывая и шмыгая носом. — Теперь никогда не будет хорошо!
— Тсс... Конечно, будет.
Камерон смочил ее липкий лоб прохладной влажной тканью, и она сразу почувствовала, что ожила.
— Я не... — застонала она, и ее снова начало тошнить.
Камерон совершенно потряс ее своим умением приносить облегчение, как будто он всю жизнь только и делал, что ухаживал за беременными женщинами. Она не могла этого вынести.
— Уходи! — еле пробормотала она.
— Нет.
Прохладная ткань коснулась ее влажных висков, и она закрыла глаза, почувствовав себя намного лучше. Он смочил виски снова, и она громко вздохнула:
— О Господи!
— Ну как? — заботливо спросил Камерон. — Тебе стало лучше?
— Я ожила. Где тебя этому научили?
— Когда я очень уставал в школе, воспитательница смачивала мне лицо прохладной водой. И я помню то волшебное действие, которое она оказывала.
— Ты часто болел? — удивленно спросила Алессандра, все еще не поднимая глаз выше его груди. Она просто не могла себе вообразить, что Камерон может плохо себя чувствовать. Только не Камерон. Потому, подумала она виновато, потому что он такой сильный, крепкий, муж не может болеть, как простые смертные.
Он опустил полотенце в ледяную воду и быстро выжал его.
— Впервые это случилось, когда я уехал из дома. Доктора говорили, что это было на нервной почве, что я болел потому, что был несчастлив.
— А ты был?
— Ужасно. — Он нервно усмехнулся. — Мне не нравился интернат, и я страшно тосковал по маме.
— Ты никогда не говорил о ней. — И осторожно спросила: — Она умерла?
Их глаза встретились, и они долго их не отводили. Она видела перед собой легкоранимого мальчика, каким он был прежде, но Камерон быстро справился с собой и вновь замаскировал свои истинные чувства под внешней бравадой.
—Замыкаешься в себе, — объяснил он спокойно. — И начинаешь переживать, затем это бессознательно входит в привычку. Конечно, ее смерть не оказалась неожиданностью: она очень долго болела. Но удар от потери был не меньше. И, конечно, ее уход ужасно подействовал на моего отца.
У Алессандры слезы подкатывали к горлу. Но им обоим станет только хуже, если она разревется.
— Уходи, — попросила она снова, но в ее голосе не было уверенности. — Пожалуйста, Камерон.
— Почему?
— Но это очевидно!
Он покачал головой:
— Мне нет.
— Потому что я не выношу, когда ты видишь меня в таком виде!
— В каком «таком»?
— Когда меня тошнит!
— Почему? Ты сама сказала, что почти все беременные женщины по утрам чувствуют себя плохо, это статистика, и я думаю, многие мужчины прямо сейчас, как я, нянчатся со своими женами.
Она смотрела на него своими темными глазами.
— Но, наверное, эти мужья и жены не живут отдельно?
— Нет. — Последовала длинная пауза, прежде чем он коснулся ее лба кончиками пальцев. — Ну как, тебе лучше?
Алессандра кивнула.
— Гораздо. По крайней мере физически.
— Тогда пойдем. — Камерон наклонился и поднял ее.
Какой же он сильный, подумала Алессандра. И умелый. И заботливый.
— О! — застонала она громко, испугавшись собственной слабости.
— Что с тобой?
— Ты будешь смеяться.
— Тогда скажи, я так давно не смеялся.
Она не стала задаваться вопросом, почему.
— Я просто очень избалованная, это у меня гормоны.
Он засмеялся, положил ее на диван и укрыл мягким одеялом.
— Ну, о гормонах много чего можно сказать. Тебе удобно?
— Да. Полное блаженство.
— Вот это самое главное.
Камерон подождал, пока она медленно допила вторую чашку чая, прежде чем начал говорить опять. Лицо его приняло строгое выражение, как у директора школы, который пришел выяснять, кто разбил стекло.
— Ясно, что твоя беременность полностью изменила положение вещей, Алессандра. И я хочу, чтобы ты была здесь со мной. По крайней мере до родов.
Если бы только он не добавил эту проклятую последнюю фразу! А что будет потом? Алессандра представила себя покинутой, с крошечным ребенком и всем скарбом. Выкинутой на улицу Камероном. И еще целых восемь месяцев она будет вынуждена находиться под влиянием его чар.
Камерон никогда не любил ее.
— Зачем же мне здесь оставаться? — требовательно спросила она.
— Неужели ты не понимаешь? Потому что я хочу ухаживать за тобой.
— Ты защищаешь свою собственность, это ты имеешь в виду? Ребенка и прочее?..
— Не мели ерунду! — Его рот стал жестким. — Постараюсь забыть, что ты сказала. Я желаю, чтобы ты была здесь, чтобы я мог заботиться о тебе. Хочу знать, что тебе тепло и ты правильно питаешься. Я не потерплю, чтобы тебе приходилось ловить такси или трястись в автобусах. Если ты устанешь, я хочу хотя бы вытереть пот с твоего лба.
— И как долго это продлится? — Губы Алессандры задрожали; ей стало очень страшно — настолько одинокой она себя чувствовала. Она сжала губы, чтобы остановить дрожь, и вынудила себя высказать самые мучительные опасения: — Как только новизна отношений пропадет, ты сразу устанешь от растолстевшей жены, суетящейся над ребенком!
Камерон покачал головой.
— Нет, ты не права, Алессандра. Совсем не права. Мне самому очень плохо... потому что ты мне нужна, и это уже само по себе необычно для меня, — добавил он суховато.
Алессандра ухватилась за край одеяла, чтобы получше укрыться, но непослушные пальцы лишь слабо
