демонстрируя бесконечное терпение. – День рождения – действительно повод для праздника. Скажи нам, чего тебе хочется, и мы поедем обедать с тобой». «Хочется, хочется, хочется, – мялся негр. – Ну, дайте мне пятерку. Пожалуйста, ну не будьте такими, это очень далеко». «Нет проблем, – сказал я, – мы с машиной. Поедем вместе». «Вы мне не верите, да? – продолжал негр. – Вы думаете, я врун. Нехорошо. Особенно после того, как я спас вашу машину. Разве так себя ведут с человеком в его день рожденья? Вы плохие, плохие, плохие. Сердца у вас нет». И вдруг ни с того ни с сего он заплакал. Мы стоим, а худой негр стоит рядом и плачет. Авихай замахал на меня – мол, нет! – но я все равно достал из набрюшника десятидолларовую бумажку. «Вот, возьмите, – сказал я, а потом прибавил: – Извините, пожалуйста», – хоть и сам не знал, за что. Но неф даже не прикоснулся к бумажке, он все плакал и плакал и говорил, что мы назвали его вруном, что у нас нет сердца и что с отставными военными так не поступают. Я попытался засунуть бумажку ему в карман, но он не дал мне приблизиться, все пятился и пятился от меня. В какой-то момент он просто медленно побежал, раскачиваясь из стороны в сторону, и с каждым шагом все сильнее плакал и ругался. После обеда в китайской забегаловке мы пошли смотреть на Колокол Свободы, который считается вроде как одной из самых важных вещей в истории Америки. Мы простояли в очереди три часа, а когда все-таки добрались до конца, нам показали довольно уродливый колокол, в который звонила какая-то шишка, когда американцы провозгласили независимость, – в таком духе. Ночью, в мотеле, мы с Авихаем посчитали оставшиеся деньги. Вместе с тремя тысячами, которые мы надеялись получить за машину, набиралось почти пять штук. Я сказал, что он может пока оставить все себе и вернуть мне мою часть, когда вернется в Израиль. Авихай сказал, что сначала надо продать машину, а там посмотрим. Он остался в номере смотреть канал о природе, а я выскочил за кофе в круглосуточный магазинчик напротив мотеля. Выйдя из магазинчика, я увидел на небе огромную луну. По-настоящему огромную. Я в жизни не видел такой луны. «Большая, а?» – сказал мне сидевший на ступеньках магазина прыщавый пуэрториканец с красными глазами. На нем была короткая футболка с портретом Мадонны, его руки были исколоты к чертям. «Огромная, – сказал я. – Я никогда такой луны не видел». «Самая большая в мире, – сказал пуэрториканец и попытался встать. – Хочешь ее купить? Для тебя – двадцать долларов». «Десять», – сказал я и протянул ему бумажку. «Знаешь что? – пуэрториканец обнажил в улыбке гнилые зубы. – Пусть будет десять. Ты мне нравишься».
Шрики
Знакомьтесь – Рувен Шрики. Что за человек, не человек, а человечище! Уж с размахом, так с размахом, да еще с каким размахом! Посмел осуществить мечты, какие большинство из нас и мечтать не смеет. У Шрики денег как мусора, но дело не в этом. А еще у него подружка – французская манекенщица, снималась голой для таких журналов, что если вы на них не дрочили, так это просто потому, что у вас их под рукой не было, – но мужиком его делает не это. Много есть таких, кто высоко забрался, а только Шрики – случай особый, потому что он не из тех, кто умней тебя, или там красивей тебя, собранней или хитрей тебя, или даже везучее тебя. Шрики совершенно, ну прямо совершенно как ты да я – по всем параметрам, отсюда и зависть: как такой человек – и так высоко залетел? А кто пытается выдвигать версии типа «в правильное время в правильном месте» или там про теорию вероятностей, тот просто вам голову морочит. Секрет Шрики куда серьезнее: он преуспел, потому что дошел в своей обыкновенности до самого до упора. Вместо того чтобы с ней бороться или ее стесняться, Шрики себе сказал: да, я такой, и дело с концом. Он не понижал свой уровень и не повышал свой уровень, а просто плыл себе по течению – натуральный такой продукт. И изобретал самые обычные вещи, повторяю – обычные. Не блестящие, обычные – ровно то, что человечеству нужно. Может, гениальные изобретения и хороши для гениев, но сколько тех гениев? А ведь обычные изобретения – они хороши для всех.
В один прекрасный день сидел Шрики в гостиной у себя дома, в Ришон-Ле-Ционе, и ел оливки, фаршированные болгарским перцем. Удовольствие, которое Шрики получал от оливок, было неполным. Он любил сами оливки куда как больше, чем серединку из болгарского перца, но, с другой стороны, предпочитал перец твердой и горькой косточке, которая там была в оригинале. Так ему в голову и пришла идея – первая в цепочке идей, которые в будущем изменили его и нашу жизнь: оливка, фаршированная оливкой, именно так, оливка без косточки, у которой середина заполнена другой оливкой. Понадобилось некоторое время, чтобы идея прижилась, но уж когда она прижилась, ее было не отогнать, как бультерьера, сомкнувшего челюсти на ноге жертвы. А сразу после оливок, фаршированных оливками, появился авокадо, фаршированный авокадо, а уж самый последний, самый сладкий и любимый – абрикос, фаршированный абрикосом. Не прошло и шести лет, как слово «го-го» потеряло всякий смысл, [5] а Шрики, ясное дело, стал миллионером. После удара, нанесенного пищевой промышленности, Шрики занялся инвестициям в область недвижимости – и тоже безо всякого особого подхода. Он старался покупать, где подороже, – и там действительно за год-другой становилось еще дороже. Так богатство Шрики все росло и росло, и со временем он обнаружил, что вкладывает почти во все области, кроме хайтека, – эта сфера отталкивала его по неясным причинам, которые он даже словами выразить не мог.
Деньги изменили Шрики, как всякого обычного человека. Он стал более понтовым, более улыбчивым, более добрым, более полным – короче, более всем. Люди не то чтобы очень-очень его любили, но он вполне им нравился, а ведь и это немало. Однажды, в ходе несколько настырного телеинтервью, Шрики спросили, многие ли, по его мнению, стремятся быть как он. «Им не надо стремиться, – Шрики улыбнулся не то ведущему, не то своим мыслям. – Они уже как я», – и студия наполнилась бешеным громом аплодисментов, несущихся из электронного прибора на контрольной панели, купленного продюсерами передачи специально для таких искренних ответов.
Представьте себе Шрики – как он сидит себе в кресле-качалке на берегу собственного бассейна, ест лабанэ, пьет свежевыжатый сок, в то время как его стройная подруга загорает голышом на надувном матрасе. А теперь представьте себе себя на месте Шрики – как вы пробуете свежевыжатый сок, бросаете какую-нибудь фразочку на английском голой француженке. Проще простого, а? А теперь попробуйте представить себе Шрики на вашем месте – как он сидит ровно там, где вы сейчас сидите, читает этот рассказ, думает о вас там, на вилле, представляет себе себя на берегу бассейна, на вашем месте – оп-па! – и вот вы снова здесь, читаете рассказ, а он снова там. Такой простой-простой, или, как любит говорить его французская подружка, «транкиль-транкиль», съедает еще одну оливку и даже косточку не сплевывает, потому что косточки-то и нет.
Восемь процентов от ничего
Хази-Риэлторы почти полчаса прождал их у входа в дом, а когда они пришли, сделал вид, что совсем не сердится. «Это все она виновата», – рассмеялся пожилой мужчина и протянул руку для бескомпромиссного делового рукопожатия. «Не верьте Бучи, – пропищала крашеная блондинка, на вид младше своего мужчины как минимум на пятнадцать лет. – Мы были здесь раньше, нам просто не удалось найти стоянку». А Хази-Риэлторы улыбнулся ей нахальной и любопытной улыбкой, как будто причина их с Бучи опоздания была ему до задницы. Он показал им почти полностью меблированную квартиру, с высокими потолками и окном на кухне, из которого, можно сказать, видно море. И уже в середине стандартного обхода Бучи достал чековую книжку и сказал, что он готов и что у него даже нет проблемы заплатить за год вперед, но он хочет, чтобы сумму чуть-чуть скруглили по краям, тогда он будет чувствовать, что ему идут навстречу. А Хази-Риэлторы объяснил ему, что хозяина нет в стране, а сам он не вправе снижать цену. Бучи настаивал, что речь идет буквально о копейках. «По мне, – сказал он, – так вычти это из своих комиссионных. Сколько процентов ты получаешь?» «Восемь», – сказал Хази-Риэлторы после недолгих колебаний, не рискнув соврать. «Ну так будет пять», – припечатал Бучи и подмахнул чек, а заметив, что агент не протягивает за ним руку, добавил: «Ты подумай. Рынок сейчас – дерьмо, а пять процентов от чего- то – это гораздо больше, чем восемь процентов от ничего».
Бучи, он же Тувия Минестер, как было написано в чеке, сказал, что завтра утром крашеная подскочит забрать вторую пару ключей. Хази-Риэлторы сказал, что нет проблем, только пусть будет до одиннадцати, а то потом у него встреча. Назавтра она не явилась, часы уже показывали двадцать минут двенадцатого, и Хази-Риэлторы, которому пора было бежать, но подводить тоже не хотелось, вытащил чек из ящика. На чеке были пропечатаны и рабочие телефоны тоже, но он предпочел избавить себя от еще одной утомительной беседы с Бучи и сразу позвонил по домашнему номеру. Лишь когда она ответила, он вспомнил, что даже не знает, как ее зовут, и поэтому остановился на «госпоже Минестер». Некоторым образом по телефону она казалась менее глупой, но все равно не помнила, кто он такой и что они договорились на утро.
