Хази-Риэлторы набрался терпения и напомнил ей медленно, как ребенку, что вчера встречался с ней и с ее мужем и они заключили сделку на квартиру. Когда на том конце провода она замолчала, а потом попросила его описать ее собственную внешность, он понял, что сглупил по-крупному. «Честно говоря, – начал выкручиваться он, – я, видимо, где-то ошибся. Как, вы говорите, зовут вашего мужа? Ой, нет, мне нужны Шауль и Тирца. Опять эта информационная служба меня подвела. Простите, всего доброго», – и бросил трубку прежде, чем она успела ответить. Через четверть часа в офис явилась крашеная, с полузакрытыми глазами и неумытой рожей. «Прошу прощения, – чирикнула она. – Я полчаса пыталась поймать такси».
Когда на следующее утро он приехал открывать офис, кое-кто уже поджидал его на улице. На вид ей было лет сорок, и что-то в ее одежде, в запахе было настолько нездешним, что он, не раздумывая, заговорил с ней по-английски. Она же ответила на иврите и сказала, что ищет двух – трехкомнатную квартиру и что она предпочла бы купить, но ее устроит и снять, лишь бы въезд в квартиру был немедленный. Хази-Риэлторы сказал, что у него как раз есть несколько хороших квартир на продажу, а поскольку рынок сейчас слабый, то и цена у них терпимая. Он спросил, как получилось, что она вышла именно на него, и она сказала, что через «Желтые страницы». «Вы Хази?» – спросила она. Он сказал, что нет, здесь уже давно нет никакого Хази, но он, купив фирму, сохранил ее имя, чтобы не терять наработанную репутацию. «Меня зовут Михаэль, – улыбнулся он, – и, если честно, на работе я и сам иногда об этом забываю». «Меня зовут Леа, – улыбнулась женщина в ответ. – Леа Минестер. Мы вчера говорили по телефону».
«Она красивая?» – вдруг, совершенно неожиданно, спросила Леа Минестер. Первая квартира была, на ее вкус, слишком темной, и они как раз ехали ко второй. Хази-Риэлторы решил прикинуться дурачком и заговорил о потоках воздуха и всяком таком, словно речь шла о квартире. Леа Минестер проигнорировала его попытки. «После вашего звонка я рискнула поговорить с ним обо всем этом. Сначала он лгал, но потом ему надоело, и он сознался. Вот почему квартира. Я от него ухожу». Хази-Риэлторы вел машину, не говоря ни слова, а про себя думал, что это не его дело и у него нет поводов беспокоиться. «Она молодая?» – снова приступила Леа Минестер, он кивнул и добавил: «Вы гораздо красивее, чем она. Мне неприятно так говорить о клиенте, но, по-моему, он просто идиот».
Вторая квартира освещалась лучше, Хази начал показывать Леа направление потоков воздуха и почувствовал, что она придвигается к нему, не то чтобы касается, но стоит достаточно близко. Хоть квартира ей и понравилась, она попросила показать еще одну. В машине она расспрашивала его о крашеной, и Хази-Риэлторы старался отзываться о той нелестно, но в то же время расплывчато. Ему было немного неловко, но он продолжал, видя, что ее это радует. Когда они замолкали, возникало какое-то напряжение, особенно на светофорах, и почему-то ему не удавалось – хотя он всегда это умел – отыскать тему для легкой беседы, которая заставила бы их забыть, что они застряли в пробке. Он просто пялился на светофор и ждал, пока свет сменится. Наконец свет сменился, но стоявший впереди «Мерседес» не тронулся с места, Хази-Риэлторы два раза погудел ему и обругал водителя из окна. А когда водитель «Мерседеса» не продемонстрировал никакой готовности его слушать, он разозлился и вышел из машины. Только там и ругаться-то было не с кем, потому что водитель, который, казалось, задремал, не проснулся, даже когда Хази-Риэлторы дотронулся до него. Потом прибыла «скорая», и выяснилось, что с ним случился удар. Одежду водителя и саму машину обыскали, но не нашли никаких документов, удостоверяющих личность. И Хази-Риэлторы устыдился собственной ругани в адрес этого безымянного человека и пожалел, что говорил гадости о крашеной, хотя никакой связи между этими вещами вроде и не было.
Побледневшая Леа Минестер сидела рядом с ним в машине. Он отвез ее обратно в офис и сделал кофе себе и ей. «Честно говоря, я ничего ему не говорила, – сказала она и прихлебнула из чашки. – Я просто соврала, чтобы вы рассказали мне о ней. Извините меня. Я обязана была узнать». А Хази-Риэлторы улыбнулся ей и своим мыслям и сказал, что вообще-то ничего страшного, они всего-навсего посмотрели на пару квартир и на какого-то несчастного покойника, а если из всего этого и следует вынести урок, то – слава богу, что они сами живы, и тому подобное. Она допила кофе, еще раз извинилась и ушла. А Михаэль, оставшийся с недопитым кофе, оглядел свой офис – кладовку размером три метра на метр семьдесят, с витриной, выходящей на Бен-Еуда. Внезапно это помещение показалось ему таким же маленьким и видным насквозь, как муравьиный город, однажды, миллион лет назад, полученный им в подарок на Бар-Мицву.[6] И вся эта репутация фирмы, о которой он так серьезно рассказывал всего два часа назад, тоже показалась ему какой-то чушью. В последнее время его стало раздражать обращение «Хази».
Удовольствие
К концу первой трети года Лиам Гузник уже был самым высоким парнем в классе, а может, и во всей параллели. Кроме того, у него был новый гоночный велосипед, лохматый пес-коротышка с глазами старика в больничной очереди, подружка из класса, которая не хотела целоваться в губы, но давала потрогать еще не появившиеся сиськи, и табель со всеми четверками, кроме «устной Торы», да и то лишь потому, что училка была сука. Словом, Лиаму было не на что жаловаться, а родители его так буквально лопались от удовольствия. Стоило вам их встретить, как они начинали разводить май-сы о своем преуспевающем сыночке. А люди, как и положено людям, поддакивали им со смесью скуки и искреннего уважения и говорили: «Какой он молодец, господин/госпожа Гузник, ну просто молодец!» Но на самом деле важно совсем не то, что люди говорят тебе в лицо. Важно то, что они говорят у тебя за спиной. А за спиной, когда заходила речь об Ихиэле и Халине Гузник, люди в первую очередь говорили, что они всё уменьшаются и уменьшаются в размерах. За одну зиму, кажется, потеряли как минимум по пятнадцать сантиметров на каждого. Госпожа Гузник, когда-то считавшаяся рослой, сейчас с трудом доставала в супермаркете до полки с кукурузными хлопьями, да и Ихиэль, когда-то бывший аж под метр восемьдесят, уже до упора приблизил сиденье машины, чтобы доставать до педали газа. Ничего хорошего, а особенно все это бросается в глаза на фоне их выдающегося сына, который еще только в четвертом классе, а уже перерос мамочку на целую голову.
Каждый вторник после обеда Лиам отправлялся с отцом на школьную площадку играть в баскетбол. Папа всегда побеждал Лиама, потому что был и умным, и высоким. «На протяжении всей истории евреи считались умным, но очень низкорослым народом, – любил он объяснять Лиаму, показывая, как попадать в сетку. – А уж если раз в пятьдесят лет и родится какой здоровый лоб, то он всегда оказывается уж таким пнем, что ему нельзя даже объяснить, что такое 'полушаг'». Лиаму же как раз можно было объяснить, и с каждой неделей он играл все лучше и лучше. А в последнее время, с тех пор, как его отец уменьшился, они стали играть на равных. «Ты еще будешь большим игроком, как Тинхум Коэн-Минц, только без очков». Лиам очень гордился такими похвалами, хотя ни разу в жизни не видел этого Коэн-Минца в игре. Но больше всего Лиам был напуган. Напуган тем, как уменьшаются его родители. «Может, так оно со всеми родителями, – пытался он время от времени утешать себя вслух, – и уже в будущем году мы будем проходить это по природоведению». Но в глубине души он знал: тут что-то не так. Особенно когда Яара, которой он пять месяцев назад предложил стать его девушкой и которая согласилась, поклялась ему на Торе, что ее собственные родители с самого ее детства оставались более или менее одного размера. Если честно, он хотел с ними об этом поговорить, но чувствовал, что есть вещи, о которых лучше не заговаривать. Например, у Яары было немного светлых волосков на щеках, вроде бородки, и Лиам всегда делал вид, что их не замечает, потому что думал, она может и сама о них не знать, а если ей сказать, она только зря расстроится. Может, и с его родителями все обстоит так же. Или даже если они знают, они все равно рады, что он не обращает внимания. Так все и продолжалось до конца Пасхальной недели. Родители Лиама все уменьшались и уменьшались, а он по-прежнему вел себя как ни в чем не бывало. Если честно, никто бы ни до чего и не докопался, если бы не Зайде.
Еще совсем маленьким щенком пес Лиама всегда тянулся к старикам. Из-за этого он больше всего любил прогулки в парк Царя Давида, где толклись все старики из домов престарелых. Зайде мог часами сидеть рядом с ними и слушать их долгие истории. Они же и дали ему имя Зайде, которое он сам предпочитал исходному «Джимми», как его назвали в собачьем приюте. Среди всех стариков Зайде больше всего любил одного чудака в кепке, который говорил с ним на идиш и кормил кровяной колбасой. Лиаму этот старик тоже нравился. Уже при первом знакомстве старик заставил Лиама поклясться, что тот никогда не войдет с Зайде в лифт, потому что, по словам старика, собаки не способны усвоить идею лифта, и тот факт, что они входят в какую-то комнату в одном месте, а когда двери снова открывают, они уже в другом месте, нарушает их уверенность в себе и их чувство пространства, и вообще страшно их унижает. Лиаму он не
