признак того, что дело дрянь, – наоборот, стала экономнее. Что же до разговоров между ними, то они и раньше не слишком много беседовали, так что и здесь, собственно, не было повода для подозрений. Но он все равно знал, что существует нечто – тайна, покрытая мраком, таким мраком, что у нее появилась темная кайма под ногтями, как в фильмах, где в конце выясняется, что твоя женщина – проститутка, или агент Мосада, или что-нибудь в этом роде.
Он мог выследить ее, но предпочел ждать. Наверное, слишком боялся того, что мог обнаружить. Пока в один прекрасный день мигрень не заставила его вернуться с работы в середине дня, припарковать машину прямо у въезда во двор и увидеть, как рядом с ним останавливается серебряная «мицубиси» с наклейкой партии «Центр» и принимается бибикать: «Ну же, подвинь машину, ты что, не видишь, что перекрыл мне въезд?» Честно говоря, ему особо нечего было перекрывать на въезде в собственный дом, но рефлекторно он слегка подвинулся и дал «мицубиси» проехать. Выйдя из машины, он подумал, что хоть голова и раскалывается, а все-таки хорошо бы проверить, зачем этот центровик явился к нему во двор. Он успел сделать всего несколько шагов, как вдруг увидел ее, посреди запущенного двора, как раз там, где когда-то обещал ей посадить шелковичное дерево: на ней был грязный синий комбинезон, и она склонялась над «мицубиси», держа в руках черный шланг. Он поднял глаза и увидел, что шланг ведет к бензоколонке. Рядом с бензоколонкой стоял воздушный насос, а между ними – маленькая будка с табличкой. А на табличке было написано крупным детским почерком: «ДЕШЕВЫЙ БЕНЗИН». «Полный, полный! – услышал он крики водителя. – Заливай ей в глотку, пока не задохнется!» С минуту он пялился на нее. Она его не видела, потому что стояла к нему спиной, а когда колонка дзынькнула в знак того, что бак полон, он встряхнулся, как от дурного сна, вернулся в машину и поехал обратно на работу как ни в чем не бывало.
Он ничего не сказал ей, хотя его не раз подмывало. Он только молчал и ждал, что она сама расскажет ему обо всем. Вдруг возникла единая картина: запах, грязь, ее краткие исчезновения. Он не мог понять только одного: почему она не поделилась с ним. Чем больше объяснений он пытался придумать, тем сильнее ощущал, как нарастает обида. Обидно же, когда любимый человек открывает собственное дело у тебя за спиной. И никакие объяснения, никакая психология не помогает. Ничего не поделаешь, это просто ранит, и все. Когда в следующий раз она спросила, есть ли у него разменять, он сказал, что нет, хоть кошелек и лопался от двадцаток и полтинников. «Прости, пожалуйста, – сказал он с деланным сочувствием. – Зачем, ты говоришь, тебе нужно разменять?» «Просто так, – улыбнулась она. – Не знаю, вдруг приспичило». А потом снова исчезла на веранде. Сучка.
Она вела дело не в одиночку. Был у нее один помощник, араб. Он знал, потому что немного шпионил за ней. Однажды, когда она ушла на рынок за покупками, он даже подъехал на машине, как обычный клиент, и поговорил с Мони – так он просил его называть, этот араб, – это вроде сокращения от «Монир».
«Хороша эта твоя заправка», – расчетливо похвалил он Мони. «Уалла,[9] спасибо, – обрадовался Мони. – Но она не совсем моя. Пополам – я и госпожа». «Ты женат?» – он прикинулся дурачком. «Уалла», – закивал Мони и вытащил из бумажника фотографии детей, но сообразил, в чем дело, и сказал, что дама, которая ведет с ним бизнес, не его жена, а совсем другая женщина. «Жалко, что моей напарницы сейчас нет, – улыбнулся Мони. – С ней всегда весело, такая дапочка[10]». С тех пор он успел не раз посетить заправку, но только в ее отсутствие. Они с Мони успели даже немного подружиться. У Мони была степень бакалавра философии и психологии, полученная в Хайфском университете, и не то чтобы это позволяло ему лучше понимать мир, но по крайней мере позволяло сформулировать, чего именно он не понимал. «Скажи мне, – спросил он однажды у Мони, – если бы ты узнал, что близкий человек что-то от тебя скрывает, не изменяет, нет, но все-таки скрывает – что бы ты сделал?» «Я думаю, ничего», – сказал Мони. «Уалла, – сказал он. – Но почему?» «Потому что я все равно не знал бы, что делать», – ответил Мони не задумываясь, как отвечают на особо легкие вопросы.
Потом прошло несколько лет, у них родился ребенок, даже два, идентичные близнецы. Ближе к концу беременности на заправке дела шли совсем уж напряженно, и он помогал Мони так, чтобы она не знала. Близнецы тоже оказались дапочками, просто бурлили энергией. Они подросли и стали постоянно драться, но всегда было ясно, что они ужасно друг друга любят. Когда им было по девять лет, один выбил другому глаз, и они перестали быть идентичными.
Иногда он жалел, что не посадил обещанную шелковицу, еще тогда. Дети же любят лазить по деревьям, и шелковицу тоже любят, но он никогда об этом не заговаривал. И вообще он больше на нее не сердился и всегда разменивал деньги, если у него была мелочь, и не задавал при этом никаких вопросов.
Лев-Тов
Полгода назад в каком-то захудалом городишке возле Остина, штат Техас, Амир Лев-Тов убил семидесятилетнего священника и его жену. Лев-Тов застрелил их в упор, пока они спали. До сих пор не известно, как он вошел в квартиру, но, по всей видимости, у него был ключ. Все-таки, воля ваша, это очень странная история: как получается, что молодой парень, без уголовного прошлого, отслуживший в спецназе, в один прекрасный день идет и вбивает пули в голову двум совершенно незнакомым людям в какой-то богом забытой дыре посреди Техаса – да еще и парень по фамилии Лев-Тов.[11] Когда вечером об этом объявили в новостях, я даже не слышал, потому что был с Альмой в кино. А потом, в постели, как раз когда мы трахались, она вдруг заплакала, и я сразу прекратил, решил, что делаю ей больно, а она сказала, чтобы я продолжал, что ее слезы – это добрый знак.
Обвинение утверждало, что Лев-Тов получил тридцать тысяч долларов за убийство и что все это дело связано с каким-то местным конфликтом вокруг наследства. Пятьдесят лет назад тот факт, что священник и его жена были черными, только помог бы ему, но сегодня все обстояло строго наоборот. Тот факт, что старик был священником, тоже играл против Лев-Това. Адвокат сообщил, что если Лев-Тов будет признан виновным, то попросится отбывать срок в Израиле. Потому что в американских тюрьмах содержится столько черных, что его жизнь будет стоить меньше, чем использованный чайный пакетик. Обвинение же, напротив, утверждало, что Лев-Тов все равно умрет гораздо раньше. Техас – один из немногих штатов, где существует смертная казнь.
Мы с Лев-Товом не общаемся уже десять лет, но когда-то, в школе, он был моим лучшим другом. Я все время проводил с ним и с Дафной, его подружкой еще с пятого класса. Когда нас призвали в армию, связь прервалась, я не большой мастер сохранять старые связи. А вот Альма как раз это умеет, своих лучших подружек она знает еще с детского сада, и я ей даже слегка завидую.
Процесс длился три месяца. Кучу времени, если учитывать, что все были уверены в виновности Лев- Това. Я сказал папе, что во всей этой истории есть, мне кажется, какая-то несуразность. Мы же знаем Амира, он был нам как родной, – а папа сказал: «Иди пойми, что творится у людей в головах». Мама заметила, что всегда знала: Амир плохо кончит. У него был взгляд как у больного пса. Ей, сказала мама, делается дурно при мысли, что этот убийца ел из ее посуды, сидел с нами за одним столом. Я вспомнил, когда виделся с ним в последний раз. Это было на похоронах Дафны, она умерла от какой-то болезни как раз после нашего дембеля. Я пришел на похороны, а он меня буквально прогнал. Он так яростно велел мне уходить, что я даже не спросил, почему. Прошло уже лет семь, но я все еще помню его ненавидящий взгляд. С тех пор мы не разговаривали.
Каждый день, вернувшись с работы, я искал отчеты о ходе суда на «Си-эн-эн». Раз в несколько дней сообщали новые подробности. Время от времени, когда его портрет показывали по телевизору, я чувствовал, что ужасно по нему скучаю. Это всегда был один и тот же портрет, что-то вроде старой фотографии на паспорт, волосы расчесаны на пробор, как у хорошего мальчика на церемонии Дня Поминовения.[12] Альму взволновал тот факт, что я с ним знаком, это все время занимало ее мысли. Несколько недель назад она спросила, какой самый ужасный поступок я совершил за всю свою жизнь. Я рассказал ей, что, когда мама Ницана Гросса разбилась за рулем, Амир уговорил меня пойти с ним и сделать на стене их дома граффити «Твоя мама поехала». Альма решила, что это вполне ужасно и вдобавок ко всему рисует Амира Лев-Това не слишком приятным человеком. Самый ужасный поступок, который совершила она, был в армии. Ее командир, толстый и мерзкий, все время пытался ее трахнуть, а она его ненавидела, тем более что он был женат и его жена как раз была на сносях. «Ты себе вообще представляешь? – она затянулась. – Его жена таскает в животе его собственного ребенка, а он в это время только и думает, как бы трахнуть другую». Ее командир приобрел на ее счет совершенную обсессию, а она решила это использовать и сказала ему, что готова с ним потрахаться, но только за очень
