почему-то более всего удивила и привлекла внимание отца Нифонта. Он даже не заметил, как генерал открыл глаза.
— Император Николай Первый умирал под шинелью, — негромко сказал генерал, — как солдат.
— Что-нибудь нужно, Миша? — спросила жена.
— Всем выйти, оставьте нас с батюшкой, и двери запри. Запри, милая...
— Доктор должен вот-вот быть, — несмело напомнила жена.
— Ничего, подождет. Может, успеет. Что толку тело латать, когда душа на выданье.
Жена послушно ушла, заперев за собой дверь. Генерал показал глазами отцу Нифонту на стул рядом с кроватью.
— Простите, батюшка, встать не в силах.
— Ничего.
— Сначала я у вас спрошу, только не обижайтесь...
— Да, я именно тот священник, который... одержим пиянством, — упредил отец Нифонт.
— У вас было горе?
— Да, но это повод для молитвы, а не для, сами понимаете.
— Скажите, когда вы пьете, вы предаете Христа?
— Да, — твердо ответил отец Нифонт.
— И все равно рассчитываете на прощение?
— Если бы не рассчитывал, не смог бы возвращаться в жизнь. Полагаюсь на милосердие Божие.
— Теперь я готов исповедоваться... Мой грех против Бога — это грех против Его Помазанника. Я предал Одного, значит — предал Другого. Я, как и многие генералы, по призыву начальника штаба подписался под общим подлым, трусливым, гадким требованием отречения государя-императора... И вот — наказан уже при жизни. Я предал Государя, предал Бога, солдаты предали меня...
Генерал говорил долго, Нифонт ловил себя на мысли, что боится — кающемуся не хватит сил, видно было, что тот собирает последнюю волю. Казалось, он вспомнил каждого своего подчиненного до последнего рядового, которому сказал худое слово. И когда он, обливаясь потом в полном бессилии завершил исповедь молитвою, отец Нифонт сидел молча пораженный, перед ним будто бы прошла история России за последние полвека.
— Простите, батюшка, — прошептал генерал, напоминая о себе, — заплакать — не могу себе позволить. Я — воин.
Нифонт накрыл его голову епитрахилью и произнес разрешительную:
— Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия, да простит ти, чадо Михаил, вся согрешения твоя: и аз, недостойный иерей, властию Его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
На слове «недостойный» Нифонт запнулся...
И теперь, глядя в лица цвета русской армии, Нифонт содрогнулся сердцем. Вот они — подчиненные генерала. Теперь — их очередь. Мученический венец — возможность искупления.
— Все ли из вас готовы к смерти? — неожиданно громким голосом спросил священник. Так, что все встрепенулись.
— Умирать — это наш долг, — сказал совсем юный юнкер.
Говорить после этого юнца еще что-то было нелепо, возражать ему — подло. Нифонт еще раз прошелся взглядом по изнуренным лицам и почти приказал:
— Мне нужен свободный
