как нельзя более кстати, сделав четверку смельчаков невидимками. Тихой лунной ночью им не удалось бы с такой легкостью преодолевать сторожевые пикеты. Непогода же загнала караульных в укрытия и отнюдь не способствовала повышению бдительности.
В какое-то мгновение с одной из вулканических вершин вдруг полыхнуло светом. Нервы у Жерома и Батиста были напряжены, и они тотчас выхватили из ножен шпаги. Жюльену стоило немалых трудов убедить братьев, что непосредственной угрозы нет, — это Аларм-хаус, и у британцев там сигнальная пушка.
На последнем пикете Тургуты вдвоем справились со стражей, умело воспользовавшись преимуществами неожиданного нападения. А боевой сноровки им было не занимать. Непревзойденные фехтовальщики, обнажив клинки, продемонстрировали, что не зря оттачивали мастерство владения холодным оружием, будто всю жизнь готовясь к исполнению миссии на затерянном на краю света маленьком острове.
— Ах, ты так! Так получи же!.. — только и доносилось до слуха Жюльена и Огюста, оставшихся снаружи, у входа в караульное помещение.
Через мгновение, когда друзья ворвались внутрь, Тургуты уже одолели находившихся там трех часовых. Все вместе они сняли с поверженных противников обмундирование, связали их и заткнули рты кляпом. Огюст, Жером и Батист переоделись в форму, забрали ружья пленников (от штыков пришлось отказаться, чтобы невзначай не выдать себя блеском металла) и сверху накинули непромокаемые армейские плащи. Когда они, наконец, вышли на равнину, стрелки часов показывали десять минут третьего.
Глазам их предстала каменная стена, которой англичане обнесли Лонгвуд и ближайшие окрестности. Общая протяженность ограждения составляла шесть с половиной километров, и зрительно определить за ним диспозицию постов внутренней охраны не представлялось возможным. У Жюльена были сведения о том, что несколько последних месяцев стену охраняют не так строго. Вполне вероятным и даже весьма правдоподобным было предположение, что теперь по внутреннему периметру вообще нет ни дозоров, ни секретов. Наверняка Жюльен знал лишь то, что ночью часовых выставляют вокруг самого Лонгвуд-хауса — на расстоянии двадцати четырех метров от дома, то есть по границам сада.
Дождь и ветер не ослабевали. Группа двинулась в направлении сторожки дежурного офицера. Огюст, Жером и Батист, заняв позицию для атаки, постучали. Дверь открыл заспанный вояка в красной шинели британской армии. Увидев на пороге «сослуживцев», радушно улыбнулся. Однако после удара Огюста его улыбка погасла, и на лице беспечного стража застыло совсем иное выражение. Его тело оттащили от входа, и, пока Жюльен переодевался, остальные обследовали помещение. Нагорье было расположено у подножия утеса, другим своим склоном отвесно обрывавшегося к морю. В противоположной стороне, более чем в километре, пролегала непроходимая расселина, а за ней вздымалась неприступная гора. Справа, приблизительно в полутора километрах, находился поселок Дедвуд, где стоял пятьдесят третий полк.
Выйдя из сторожки, четверка стала дожидаться очередной смены караула у дома. Примерно через час, невдалеке от них, прошествовали четверо караульных. Жюльену, едва сдерживавшему собственное нетерпение, пришлось теперь призвать к сдержанности и своих соратников, чтобы они дали новым часовым заступить на пост, а смененным — беспрепятственно вернуться в расположение полка в Дедвуде. В тот момент, когда Жюльен подал взмахом руки команду к переходу в наступление, буря разъярилась пуще прежнего. Сейчас ото всех требовались наивысшая сосредоточенность и умение ни на миг не выпускать из поля зрения товарищей.
Жерому и Батисту, в чьи функции входило прикрытие, выпала обязанность убрать часовых, спрятать тела в кустах и занять два поста по границе сада. Жюльен и Огюст, в свою очередь, нейтрализовав двух других солдат, должны были, с учетом возможного удаленного наблюдения, привязать их к стволам ближайших деревьев. Таким образом, создавалась видимость, будто в четырех ключевых точках дом продолжали охранять караульные.
Каждый выдвинулся — решительно, спокойно и без суеты — по направлению к «своему» часовому. На долю Жюльена выпал тот, что располагался вблизи окон салона нижнего этажа, обращенных на запад. Еще издали он удивился, что свет был виден только в одном окне, а второе оставалось темным. Что это могло означать? Ведь оба окна, по его сведениям, находились в салоне. Продолжая двигаться вперед, Жюльен вышел на солдата, который, увидев лишь мундир, что-то сказал по-английски. Судя по тону — задан шутливый вопрос. В ответ Жюльен выбросил вверх руку с ружьем, потрясая им в воздухе на манер триумфального приветствия. Часовой загоготал, а Жюльен, приблизившись на расстояние боевого контакта, оглушил его коротким ударом приклада. «Томми» рухнул как подкошенный. Жюльен поднял бесчувственное тело и крепко-накрепко привязал к дереву.
В поле зрения Жюльена находились только два соратника, действовавшие по бокам. Батист с поручением уже успешно справился, а Огюст как раз в те мгновения доводил дело до победного конца.
Получив условленный сигнал, Жюльен и Огюст стремительным броском переместились к стене дома и притаились под окнами салона. Одно из них закрывали ставни («Вот оно, оказывается, в чем дело», — отметил про себя Жюльен), а у второго, из которого лился слабый свет, были почему-то открыты даже створки рамы… Привстав, Жюльен осторожно заглянул внутрь меж раздуваемых ветром штор. В помещении весьма скромных размеров напротив окна стояла кровать с приподнятой москитной сеткой. Сердце его дрогнуло. В такую непогоду окна в комнате с больным открытыми мог оставить только сумасшедший или преступник! В ярости Жюльен едва не забыл, где он и зачем прибыл сюда со своими друзьями.
— У нас времени в обрез, — шепнул ему Огюст.
В ногах кровати, сидя на стуле, дремал в неудобной позе — свернувшись на боку и уронив голову на руку, положенную на спинку — какой-то мужчина.
Жюльен и Огюст бесшумно перелезли через окно.
Под встревоженно-недоумевающим взглядом друга Жюльен плотно закрыл и затворил на щеколду ставни и само окно. Затем, обогнув изголовье кровати, они вдвоем подкрались сзади к человеку на стуле. Дверь салона была открыта. В доме царила полная тишина.
Жюльен, знаком приказав Огюсту взять под контроль вход, обнажил кинжал и приставил острие клинка к горлу спящего. Далее последовала немая сцена: Жюльен вздрогнул, словно его тело пронзил электрический разряд, его лицо исказилось гримасой. Жюльен вдруг ощутил, что его руки наконец обрели долгожданную чувствительность. Человек на стуле, полагая, видимо, что ему снится дурной сон, усиленно тер глаза, чтобы пробудиться от наваждения.
— Я знал, что ты здесь, стервятник, — сквозь зубы процедил Жюльен. — Я в этом был уверен. Тебя только могила исправит.
— Ты!?. Здесь!?. Это невозможно! Ты же умер! Ты… тебя давно нет в живых! — бормотал Жиль.
— Быть может, ты прав. Я и в самом деле — призрак, — подыгрывая собеседнику, Жюльен слегка наклонился и прошептал ему прямо в ухо: — Оживший мертвец из твоих кошмаров. А теперь, — продолжил он, увидев на поясе у Жиля связку ключей, — давай сюда ключ от кладовой, где хранятся винные запасы, — и для убедительности усилил давление на кинжал.
К ним приблизился Огюст, смотревший на Жиля со злобой и отвращением.
— Значит, все это время ты был жив! — воскликнул Жиль.
— Хотелось бы уточнить: я жил все это время с ощущением неоплаченного долга. И вот сегодня я здесь, чтобы рассчитаться сполна.
— Ты опоздал, — протягивая ключ, заметил Жиль. — Скоро здесь будет полно народу. И я буду торжествовать.
— Этого шакала запрешь в кладовой, — сказал Жюльен, передавая ключ Огюсту. Они скрылись из виду, а он взял стул и сел у кровати по правую руку от отца.
Наполеон дышал с трудом, дыхание перемежалось тихими стонами. «Вот мы и встретились», — подумал Жюльен. Человек, который лежал на подложенных под спину больших подушках, — располневший, подурневший и до неузнаваемости изменившийся, — был тот, кого он искал всю жизнь. Жюльен ожидал увидеть истощенного человека, страдавшего, как говорили, желудочным недугом, однако перед ним был больной (это несомненно), но отнюдь не усохший, а напротив, чрезмерно, неестественно тучный, с желтушным цветом кожи. Но и это было еще не все: Жюльен ощутил запах мышьяка, исходивший от его тела. Неуловимый для всех остальных, для него этот вполне материальный запах был явственно различим.
