обстановке — следовало относиться к ним с сестринской нежностью. И потому ход начинаем сбавлять по десятку оборотов, а чтобы не приближаться к устью залива, отворачиваем мористее.
— Ложись на чистый норд, — говорю я Дмитрию Александровичу.
— Право помалу! Ложись на чистый норд! — говорит он Рублеву.
— Есть право помалу! Есть на чистый норд! — репетует Рублев.
Все нынче у нас четко и без шуточек.
Звонит Иван Андриянович. Как начали сбавлять обороты, так дед сразу и проснулся. Ведь он опытный морячина: если начали сбавлять обороты, значит, подходим к заливу и к месту приемки лоцманов, то есть втягиваемся в узкость, а в узкости старший механик должен сам быть в машине. Интересуется, почему я его не предупреждаю, что входим в узкость. Объясняю что и как, рекомендую отдохнуть еще минут сорок.
Сияние в черной пропасти небес перемещается к зениту, слабеет и меркнет.
— На румбе ноль!
— Так держать!
— Есть так держать!
Делать абсолютно нечего. Иду в радиорубку. Маркони — главный хранитель музыки: магнитофон, проигрыватель, пластинки и записи в его заведовании. Спрашиваю, есть ли на борту «Голубка» в исполнении Шульженко.
— Чего это вас на музыку потянуло?
— Сантименты. Молодость вспомнилась.
— К концу рейса всегда что-нибудь неподходящее вспоминается. «Голубка» есть. На обороте «Простая девчонка». Вы сами найдите. У меня сейчас Ленинград будет, а при сиянии проходимость аховая, будь они неладны, эти полярные штучки…
Нахожу на полке-стеллаже «Голубку» и ставлю на проигрыватель. Хорошо, что полный штиль и не качает. Сажусь на вращающееся кресло второго радиста и слушаю голос молодой Клавы Шульженко. Рядом пищит из приемника морзянка и стучит на машинке маркони. Он в наушниках — Шульженко ему не мешает. Да и громкость я сделал слабенькую.
По корме остров Кильдин. Апатиты, Петрозаводск, Ленинград, набережная Лейтенанта Шмидта. По носу Северный полюс.
Тарам-там-там… Тарам-там-там… Когда из Гаваны милой отплыл я вдаль, Лишь ты угадать сумела мою печаль… Заря золотила ясных небес края, И ты мне в слезах шепнула: «Любовь моя!»…
…Итак, будет серый ленинградский декабрь, оттепель, черные отвалы снега возле разбитого тротуара бывшей Динабургской улицы. Из водосточных труб будет с утробным гулом обрушиваться оттаявший лед и высыпаться под ноги грудами чистейших кристаллов. По Екатерингофке под деревянным Гутуевским мостом будет плыть незамерзающая, нефтяная вода. У отдела кадров, у безликого казенного здания, которое занимает место бывшего ночлежного дома имени Ф. Фора, будут ожидательно топтаться и курить молоденькие морячки в заграничных тряпках. И я пройду сквозь них, как старый ледокол. сквозь молодой ледок, с заявлением об увольнении по собственному желанию в кармане…
…«Окончательно решили?» — задаст мне вопрос кадровик, мой младший однокашник по военно- морскому училищу, бывший командир подводной лодки, схвативший инфаркт в самый разгар бурной военной карьеры и теперь заведующий старшим судоводительским составом в кадрах торгового пароходства.
«Окончательно, тезка».
И он небось сострит что-нибудь вроде: «Ну, совершайте тогда последний круг почета» — и выдаст бланк обходного листка. Я просмотрю графы: «Спортинвентарь», «Техническая библиотека», «АХО», «Бухгалтерия», «Комитет ВЛКСМ»… Спрошу однокашника: «А в комсомол мне зачем?» И ткну пальцем в свой седой висок.
«А так положено», — не без некоторого удовольствия объяснит мне бывший командир подводной лодки и взглянет безулыбочным, кадровиковским взглядом.
«Есть. Ясно».
И я пойду совершать последний круг почета…
…В технической библиотеке две милые девицы-библиотекарши будут минут пять не замечать моего прибытия, сидя среди кораллов и раковин, привезенных клиентами-подхалимами из далекой Гаваны. Девицы будут обсуждать последнюю кинокомедию Гайдая, и только когда я зарычу на них Галиной Петровной, то есть бенгальским тигром, они наконец меня заметят и с презрительными гримасками небрежно шлепнут штампик мне на обходной. В АХО подобная же девица будет изучать иностранный журнал мод, поднесенный ей для пользы дела каким-нибудь бывалым старпомом. И мне опять придется зарычать тигром, ибо приду я без журнала мод и даже без жевательной резинки, и девица опять же замечать меня не захочет…
…В комитете ВЛКСМ инструктор спросит, почему он должен отмечать мне обходной, если я уже лет тридцать не комсомолец. И я ему смиренно объясню, что так положено. Он чертыхнется и скажет, что формализм нас губит, что он тридцать раз уже ставил вопрос о бессмысленности подобного буквоедства и т. д.
…В коридорах пароходства я буду на каждом шагу встречать знакомых и прятаться от них за углы, чтобы не признаваться в том, что дезертирую с морей и океанов, что мне их хватит.
Вот так все это будет. Или только чуточку иначе.
— Викторыч, дали «добро» на вход, — это Саныч докладывает.
