составленных в круг скамьях несколько человек, среди них Чугайнов, Рябоконь, художник и парень в костюме, обривший парикмахера, — дымили и не таясь пили водку.
— Шестая команда?
— Тебя-то куда понесло, пернатый? — захохотал Чугайнов. — Терминатор, блин! Вали отсюда по- шустрому!
— Кончай, Чугун! — резко сказал парень в костюме. — Как зовут-то?
— Воробьев. Володя.
— Лютаев Олег, — протянул руку парень. — Лютый, короче. Это Руслан, — указал он на художника.
— Джоконда! — тотчас хором поправили все. Видимо, кличка уже приклеилась.
— Ряба, Стас, Серый, Чугун. Пока все.
Воробьев торопливо кивал и пожимал руки. Последним нехотя подал руку Чугайнов.
— Подвинься, земляк! — Лютаев плечом столкнул призывника с соседней скамьи на пол и сбросил следом его барахло. — Садись, Воробей!
Джоконда передал ему бутылку водки. Воробьев неумело, вытягивая шею, выпил из горлышка.
— Чо дальше-то, Ряба? — поторопил круглолицый, по-девичьи розовощекий крепыш Стас.
— Ну, короче, просыпаюсь утром, — продолжил Рябоконь. — Башку поднять не могу, глаза пальцами разлепил, так снизу от подушки и смотрю. Что за дом, коврики какие-то с оленями — как попал, хрен его знает, ничего не помню. И девка какая-то сидит лыбится. А надо мной папаша ее стоит, как над гробом. «Ну ты, говорит, пацан, влип. Дочке-то восемнадцати нет. Так что выбирай — или в загс, или в ментовку». И эта зараза одеяло до подбородка натянула, глазки опустила, будто ни при чем. А страшная… Фотку на дверь повесь — замка не надо! Я, видно, не первый уже попал. Кто ж за нее без приговора пойдет. Ну, я говорю: «Знаешь, папаша, я лучше под танк лягу, чем на нее». Ну, в брюки на ходу запрыгнул, и мы с папаней наперегонки, кто быстрей — он в ментовку или я сюда!
Все, кроме Чугайнова, засмеялись.
— А я женился вчера, — мрачно сказал он. — Все сразу — и свадьба, и проводы.
— Ты чо, кроме шуток? А чего молчишь-то? Поздравляю!
— Угу… — Чугун хлебнул из горлышка, потянул воздух сквозь сжатые зубы и вдруг тихо, зло засмеялся. — Ну, говорит, теперь твоя. Давай, говорит. Теперь жена, говорит, теперь положено. Думает, я совсем дурной! Я ворота отворю — гуляй два года! — Он смеялся, мотал головой. — Всю ночь ревела — как же, говорит, жена — и нетронутая. А я говорю — вернусь, говорю, проверю. А если, сука, говорю, не убережешься — убью! Убью, зараза, задушу! — Он сдавил бутылку так, что побелели пальцы. — Так и оставил. — Он допил бутылку, с силой швырнул в угол и отвернулся.
По залу шел, оглядываясь, остриженный наполовину парикмахер. За ним поспешал дежурный офицер.
— Вот этот! — указал парикмахер на Лютаева.
— Ты в кого ручонкой тычешь, сынуля! — Вся команда тотчас сорвалась с места и угрожающе двинулась на него. — Ты кто такой?
— Все нормально, ребята! — Офицер, улыбаясь, миролюбиво поднял ладони. — Извините, ошибочка вышла. Отдыхайте! — Он подтолкнул парикмахера в сторону и в сердцах врезал ему по недостриженному затылку. — Я тебя крест-накрест с ушами вместе обстригу! — прошипел он. — Это же шестая команда, придурок!
А пацаны засвистели, заржали вслед, скаля зубы, хлопая друг друга по плечам, — страшные, бритые, злые. И Воробей сперва неуверенно, а потом во весь голос счастливо захохотал со всеми вместе, оглядывая новых друзей — равный среди равных.
Белое полуденное солнце нещадно жгло лица, от раскаленной бетонки струился горячий воздух. Распахнув теплые куртки и ватники, обмахиваясь шапками, потные пацаны томились около самолета, с любопытством оглядывались. Взлетная полоса тянулась по узкой котловине, зажатой со всех сторон горами. Другие группы призывников во главе со своими сержантами уже шагали к военному городку.
— Наш, что ли, наконец? — лениво сказал Чугун, глядя на приближающегося сержанта.
— Гляди, как ломом подавился, — сказал Ряба. Все засмеялись — сержант действительно шагал, как- то неестественно прямо держа спину.
Он подошел, молча оглядел призывников, невыразительно спросил:
— Откуда, клоуны?
Говорил он тоже странно, иногда будто зажевывая слова и выталкивая их изо рта резким движением головы. На щеке уродливый, бугристый шрам от ожога.
— Из Сибири, товарищ сержант! — весело ответил Ряба.
Тот по-прежнему пристально разглядывал их.
— Меня зовут сержант Дыгало, — наконец произнес он.
— Как? — не понял кто-то с краю.
— У кого со слухом плохо? — спокойно спросил сержант. — Смирно!! — вдруг заорал он. — Застегнуться в строю! Головные уборы надеть!
Все торопливо напялили вязаные шапочки и ушанки и подтянулись.
— Кру-гом! — Пацаны развернулись лицом к горам. — Надеюсь, со зрением у всех в порядке? Вон та гора — наша. Следующая за ней — Афган! И чтобы те, кто из вас, уродов, попадет туда, не сдох в первый же день, — я буду вас драть три месяца по двадцать четыре часа в сутки, начиная с этой минуты! Кто уже передумал — вылет через два часа! Остальные в колонну по одному — бегом марш!
В новеньких хэбэшках пацаны выстроились в казарме. Дыгало шел вдоль строя, брезгливо оглядывая каждого с головы до ног.
— Рядовой Чугайнов! — выкрикнул Чугун, когда сержант поравнялся с ним.
— Рядовой Бекбулатов! — гаркнул рослый кавказец с вытаращенными от усердия глазами.
— Рядовой Стасенко!
— Рядовой Петровский! — крикнул Джоконда.
— Это ты, что ли, художник? — остановился Дыгало.
— Так точно, товарищ сержант!
— Ну и что ты сюда приперся? Малевал бы голых баб да цветочки в горшочке… Я задал вопрос, воин!
— Видите ли, товарищ сержант, если верить доктору Фрейду, — невозмутимо ответил Джоконда, — любое художественное творчество — это только сублимация подсознательных инстинктов человека, в том числе инстинкта насилия.
Сержант молча смотрел на него в упор.
— Впрочем, — сдерживая улыбку, пожал плечами Джоконда, — вы можете с этим не согласиться, поскольку советская наука не признает буржуазное учение Фрейда.
Дыгало по-прежнему смотрел на него.
— Умный? — наконец спросил он.
— Виноват, товарищ сержант, исправлюсь! — улыбнулся Джоконда.
Дыгало неожиданно с силой ударил его под дых. Джоконда сложился и упал, задыхаясь, суча ногами по полу.
— Правило номер раз — десантник всегда готов к внезапному нападению! — отчеканил сквозь зубы Дыгало. Тотчас с разворота ударил в живот стоявшего рядом Лютого. Тот выдержал, не шелохнувшись. Дыгало ударил еще, сильнее, — тот только смотрел на него своими волчьими глазами исподлобья.
— Фамилия?
— Лютаев!
Сержант одобрительно кивнул, отвернулся и, не оглядываясь, ударил расслабившегося Лютого локтем.
— Правило номер два! — заорал он, не взглянув на рухнувшего во весь рост Лютого. — Умнее сержанта только старший сержант! Кто не понял? Кто еще хочет поговорить? Ты? Или ты? — метнулся он вдоль замерших в напряжении пацанов. — Забудьте все, что вы знали и кем вы были на гражданке!
