— В прошлом году. Не помнишь? Только домов тогда ещё не было. Здесь был огород. Вот такие были подсолнухи! — И Душан широко разводит руки.
Теперь и мама вспомнила. В самом деле, подсолнухи были огромные, как колёса.
— Гляди, какой дом! — Душан потянул маму за руку.
Длиннющий обшарпанный дом тянется вдоль дороги, пересекая новую улицу.
— Уродина, — бормочет про себя Душан.
Действительно дом безобразный. Он уродует всю улицу.
— Недолго ему здесь стоять, — говорит мама. — Гляди, вокруг растут новые дома. Когда улицу достроят, этот дом снесут, а его жильцы переедут в новые дома.
— В розовые? — жадно спрашивает Душан.
— И в розовые, и в жёлтые, и в зелёные. Все они хороши. Они куда красивее этого. И удобнее.
Душан свысока поглядывает на старый дом.
— Он умрёт, — говорит, наконец, мальчик, — умрёт.
Окна этого уродливого дома — все в потёках от сырости и от дождей. Можно подумать, что дом плачет. И Душану вдруг становится его жалко.
— Не огорчайся. — Мама погладила Душана по голове. — Так уж это бывает. Я думаю, этот дом построил когда-то первый богач в округе. И дом был похож на своего хозяина. Он стоял над маленькими лачугами как барин, дымил из своих труб и чванился: «Куда вам всем до меня! У меня целых два этажа!» Он воображал, что красивее его нет на свете. Стены у него были сырые, лестницы тёмные, но всё равно он раздувался от гордости. А теперь он злится, что появились дома лучше и красивее его.
— Смотри, мама, он нахмурился, — говорит Душан.
В самом деле, дом глядел всеми своими окнами и окошечками мрачно, исподлобья.
А маме с Душаном весело.
Они перепрыгивают канавы, топают по доскам, радуются. Старые, мрачные, неуютные дома отживают свой век, рождаются новые. Они повидали много таких новых домов. Розовых, зелёных, жёлтых и белых. Хорошо, что они не поехали автобусом.
Завтра…
Дома у Душана есть целая полочка книг. Красивые, интересные книжки, но какой от них прок, если ты не можешь их прочесть? А всего обиднее то, что все в доме умеют читать — кроме него. И папа, и мама, и старший брат Ратьо, и обе старшие сестры, Данка и Любка.
Только разве станут они тебе читать? Ни за что не допросишься!
— Ты что, не видишь? Я ещё русский не дописала! — говорит Люба.
— Не путайся под ногами, мне нужно закончить чертёж, — отмахивается Ратьо.
А Данка — та и вовсе его не замечает; знай бренчит себе на пианино. Мама, бывает, сжалится над Душаном, прочтёт одну сказку. Но не больше.
— На сегодня хватит, — говорит она. — У меня работа.
И вот Душан сидит в углу, листает книжки. Ух ты! Дракон нарисован, трёхголовый, с длиннющим хвостом. Пасти разинуты, а пламя так и пышет, и дым идёт. А перед ним богатырь мечом замахнулся, сражается со злым драконом. Но как сражается, из-за чего сражается, победил он дракона или нет — по одной картинке никак не догадаешься.
«Ну ладно, погодите! — думает Душан. — Я тоже пойду в школу, выучусь читать — и тогда всё-всё прочитаю. Ни одной книжечки вам не оставлю!»
Да, скоро, совсем скоро Душан пойдёт уже не в садик, а в настоящую школу. Это будет завтра.
Душан включает приёмник. Он хочет услышать, какая завтра будет погода. Первый день в школе — это же такое важное событие! И если пойдёт дождь — это будет неправильно и несправедливо.
Приёмник откашлялся, зашуршал, заблестел зелёным кошачьим глазом. Вот сейчас он скажет:
«Завтра будет отличная погода!» Но вместо этого он начинает передавать музыку.
— Это что ещё за фокусы! — кричит мама из своей комнаты. — Поработать спокойно нельзя!
Мама сидит за столом над какими-то бумагами и ерошит волосы. А это значит: она устала.
— Это ты включаешь радио? — сердито говорит она Душану. — Я же тебе тыщу раз говорила. У человека дел выше головы — и никто-никто его не жалеет.
«Человек» — это мама. «Никто» — это все остальные: Дана, Ратьо, Любка, Душан и — что греха таить? — и папа тоже.
Душан всегда очень огорчается, когда мама так говорит. Как это «никто»? Душан маму жалеет, потому что он её любит. И все остальные тоже. Зря она так говорит.
— Я только послушать, какая завтра погода, — виновато бормочет Душан и глядит исподлобья на маму: не сердится ли она?
Нет, мама не сердится. Она глядит на Душана, потом на календарь, потом опять на Душана.
— Подумать только! — восклицает она. — Завтра же первое сентября!
Тут мама выскочила из-за стола, подхватила Душана на руки и закружилась с ним по комнате.
— Душко! Ведь ты у меня уже школьник! Ой, как время летит!
Хворостина
Позабыв про свою работу, мама подсела с Душаном к приёмнику. Ей тоже хочется услышать, какая завтра погода.
Но по радио без конца передают музыку. Мама выключила приёмник, но с кресла не встала. Душан обрадовался — значит, можно будет поговорить.
Мама очень хорошо рассказывает. И про своё детство, и про войну, и про деревню, в которой она родилась…
Душан часто просит её:
— Расскажи какую-нибудь сказку, как ты была маленькая.
В ответ мама только усмехается:
— Это не сказка, Душко, это жизнь…
На этот раз Душан просит:
— Расскажи, как ты пошла в школу!
— Этого я, право, не помню, — говорит мама.
— Помню только, что в первый день я пошла в школу, держа за спиной хворостину. Да, настоящую хворостину, такими ребята гусей подгоняют. Я ведь сызмальства любила пасти гусей, особенно гусят. Они такие бойкие, ненасытные, жёлтенькие, мы их желтячками звали. Как вылупятся они из яиц — я их тут же выгоняла на лужайку у дороги. Целыми днями могла их пасти.
Душан заёрзал на стуле. Он старался угнездиться поудобнее, чтобы не вертеться больше и не мешать маме рассказывать.
— А мимо меня, по этой самой дороге, дети ходили в школу. И ходила по ней дочка начальника станции, Гита. Никудышная такая, тощая девчонка, но всегда наряженная. Она была заносчивая и языкатая, и вечно она меня задирала:
— А, Гелена-белена гусей пасёт! Гелена-белена! А я гусей не пасу! А я вот не пасу!
Гита подпрыгивала на своих тоненьких ножках и хихикала.
Я эту Гиту терпеть не могла. И она меня тоже.
Однажды день был холодный, и мама велела мне обуться. Дала мне старые ботинки, разношенные, латаные-перелатаные.
— Чтобы гусей пасти, хороши и такие, — сказала мама.
То-то Гита обрадовалась, когда увидала меня в этих ботинках! Она прыгала на одной ножке и
