поезд, а может, даже на самолёт. Вот было бы здорово, если бы на самолёт: поездом Юрка ездил сто раз, а вот самолётом ещё не летал.
Мокрый мяч от ноги Славика угодил Кеше прямо в живот, Кеша поскользнулся и упал в лужу. Славик помог ему подняться и, заметив Юрку, поманил его: давай, мол, к нам.
— А ну вас,— вслух сказал Юрка,— играйте сами.
Он представил себя пассажиром, сидящим в самолёте, но сидеть было скучно, и тогда он представил себя самолётом. Расставив руки, закружился по пустой и от этого очень просторной комнате и загудел, то повышая, то понижая голос:
— Гу-у-у, жу-у, жу-у...
У Оли округлились и глаза и рот.
— Ты чего, Юра?— спросила она заинтересованно.
— Я — самолёт,— сказал Юрка.— Я лечу в Москву.
— А я?
— А ты сидишь на чемодане. И сиди себе... Ж-жуу!
— Не хочу сидеть,— капризно заболтала ногами Оля.— Ты за мной совсем не смотришь, и я уже расстегнула пуговицу.
— Расстёгивай себе... Г-гу, г-гу, ж-жу...
— И буду реветь.
— Реви сколько хочешь. Пожалуйста.
— И-и-и,— стала тянуть Оля без слов, на одной ноте и, видя, что Юрка не обращает на это никакого внимания, всплеснула руками.— Ну слушай же, Юра, я уже реву! Слушай же, ох, горе моё... И-и-и...
Мимо окна пробежала мама, встревоженная, распахнула дверь:
— Что тут у вас?
Юрка не успел ничего ответить, Оля не успела наябедничать — порог переступил папа, высокий, в зелёной плащ-накидке, обрызганной дождём, и весёлый. Подхватил на руки Олю, закружился с нею по комнате:
— Всё в порядке, азиаты, уезжаем далеко-о!
— Лёша, а как с вещами?— озабоченно спросила мама.
— Отправлены малой скоростью. А мы отправляемся — большой. Летим, сын! Олька, летим! До самой Москвы, а там — поездом. Ну-ка, дети, быстро в машину! Маша, давай чемоданы, пора!..
У порога уже стоял командирский «газик». Папа поставил в него чемоданы, мама уложила авоськи, в «газик» впихнули сперва Олю, потом Юрку и пошли прощаться с высыпавшими из квартир офицерами, их жёнами и детьми.
К машине подходят Славик и Кеша.
— Уезжаешь?— разочарованно спрашивает Юрку Славик.
— Ага. До Москвы летим самолётом, а потом поездом.
— Я ещё ни разу не летал самолётом,— вздыхая, говорит Славик.
— Подумаешь,— кривится Кеша,— я тысячу раз летал!
Папа и мама садятся наконец в машину. Мама всхлипывает и вытирает платком лицо. «Пишите!» — кричит кому-то. Папа кивает шофёру. «Газик» срывается с места. Вослед ему машут и солдаты от проходной, и все, кто стоит у домиков, даже Славик с Кешей.
Оля ласкается к маме, жалеет её: «Ну не плачь, мамочка, они нам будут письма присылать». Мама целует её, берёт на руки и вдруг встревожено спрашивает:
— А где ботинок?
— Там остался. Упал,— невинно отвечает Оля.
Все сразу замечают, что правая Олина нога только в гольфе.
Папа прикрывает рот ладошкой, смеётся шофёр. Мама всплёскивает руками:
— Ох ты, горе мое... Говорила же — зашнуруй, а ты не послушалась и потеряла.
— Папа потерял, когда кружились.
— Ну конечно же, ты виноватой не бываешь.— Мама начинает рыться в одной из сумок. Она всё ещё продолжает сердиться, но Юрка понимает: это так, для порядка.
А «газик» всё набирает скорость, деревья расступаются перед ним и уплывают назад, впереди стелется асфальтированная дорога. Далеко-далеко, на самом горизонте, белеют дома большого города. Папа показывает на те дома:
— Оттуда, сын, полетим.
Юрка кивает головой, и ему уже ничуть не грустно. Ему хочется, чтобы машина мчалась всё быстрей и быстрей. Скорее бы сесть в самолёт и лететь, лететь, потому что Кеша уже тысячу раз летал, а он ещё ни разу...
Аэропорт был забит людьми. В зале от голосов стоял сплошной гул. Время от времени включалось радио: «Объявляется посадка на самолёт...» Оля вертела головой, потому что ей очень хотелось увидеть тётю, которая говорит таким громким голосом. А Юрка всё дёргал папу за рукав:
— Может, нам на посадку? Ты совсем не слушаешь.
— Нет, сын, потерпи немного.
— А вдруг мы опоздаем или не услышим?
— Это исключено.
Мама обмахивала лицо платочком и вздыхала.
— Вот что, азиаты,— сказал папа, улыбаясь.— Пойдёмте-ка на посадочную площадку, там веселей. Оля, ко мне!
Хорошо придумал папа — выйти на посадочную площадку! Отсюда весь аэродром как на ладони. У Юрки даже дух заняло, когда он увидел самолёты. Их было много. Стояли они и рядом по три-четыре, и по одному. Все такие красивые и большие!
— В каком мы полетим?— спросил Юрка.
— Наверное, вон в том,— указал папа на самый большой, люди под которым казались совсем-совсем маленькими.
— Ой-ё-ёй!— закричал Юрка.— Как много окон! А в них можно глядеть, когда полетим?
— Конечно, если место твоё будет рядом. Окна эти называются иллюминаторами, потому что самолёт тоже ведь корабль, только — воздушный.
— Ага,— согласился Юрка, мечтая с этой минуты лишь о том, чтобы его место оказалось у иллюминатора.
Над аэродромом всё время стоял гул. Одни самолёты взлетали, другие приземлялись. Глядеть на это было так интересно, что Юрка забыл о времени, и удивился, когда папа положил руку ему на плечо:
— Пойдём, сын. Посадка.
ЧЕЛОВЕК СО ШРАМОМ
Вот уж не повезло так не повезло... Место у иллюминатора успел занять какой-то мужчина со шрамом над левой бровью. Ничем не интересуясь, он сразу уткнулся в газету.
Юрке показалось, что он уже видел этого человека, но где и когда, вспомнить никак не мог. И перестал вспоминать, больно надо.
Пассажиры постепенно заняли свои места, разговаривать стали спокойнее, тише. Папе и маме с Олей достались места в другом ряду, наискосок. Юрка сидел лицом к ним, видел их, и это его немного успокаивало.
Человек со шрамом взглянул на Юрку и сказал, свёртывая газету и улыбаясь одними глазами:
— Не поменяться ли нам местами, молодой человек? Как вы считаете?
Юрка очень удивился, так было это неожиданно.
— Полагаю, есть смысл,— добавил человек со шрамом.— И пока я не передумал, не смейте, пожалуйста, упираться. Вам ведь очень хочется глядеть в окно?
