произнесла Элоиза, не уверенная, впрочем, говорит ли она это вслух или про себя. Но очевидно, все-таки вслух, так как Филипп откликнулся, правда, не открывая глаз:
— За что, Элоиза? — Голос его был сонным.
— За Чарльза, — кратко пояснила Элоиза.
Теперь Филипп, наконец, открыл глаза и повернулся к ней:
— Не уверен, что за это следует благодарить меня. Может быть, настойка здесь и ни причем…
— Очень даже причем, — уверенно кивнула Элоиза. — Я лучше знаю!
— Что ж, спорить не буду! — усмехнулся Филипп. — Ты у меня всегда все знаешь…
Элоиза вдруг почувствовала, что именно этого она хотела и ждала всю свою жизнь. Не горячих клятв в любви и жгучих поцелуев, не нежных объятий и буйства постельных страстей, как ни замечательно все это. Ей необходимо просто сидеть рядом с человеком под мерное покачивание кареты и знать, что ты нужна ему так же, как он нужен тебе. Элоиза дотронулась до руки Филиппа.
— Это было так ужасно… — проговорила она. На глазах ее — Элоиза сама не ожидала этого — выступили слезы. — Ты знаешь, Филипп, никогда в жизни мне не было так страшно! Не могу представить, что стало бы с Бенедиктом и Софи, если…
— Я тоже не могу, — тихо произнес он.
— Если бы это случилось с кем-нибудь из наших детей… — начала Элоиза и вдруг запнулась. “Наших детей” — впервые, сама не сразу это осознав, она сказала это об Оливере и Аманде.
Филипп долго молчал. Потом заговорил, глядя не на жену, а в окно:
— Честно говоря, я все время думал: “Слава Богу, что это случилось не с Оливером и не с Амандой!”. — Он виновато вздохнул. — Разумеется, это грех — ведь чей бы ребенок ни был…
Элоиза сильнее сжала его руку.
— Конечно, так думать нехорошо, Филипп. Но не казни себя слишком сильно — все мы не святые, и ты тоже. Ты всего лишь отец — и, надо сказать, отличный отец!
Филипп внимательно посмотрел на нее, покачав головой:
— Ты преувеличиваешь. Отец я далеко не идеальный. Но надеюсь, со временем все-таки сумею стать лучше…
— Что ты имеешь в виду? — поинтересовалась она. Губы Филиппа скривила ухмылка:
— В первую очередь гувернантку. Да, ты права — эту стерву надо было уволить немедленно! Я предпочитал не вмешиваться, пусть, думал, сама их воспитывает, ей видней… А она била их — ты представляешь, била! Книгой.
— Что?! — Глаза Элоизы округлились.
— Эта Эдвардс била их книгой. — Голос Филиппа был спокоен — все свои эмоции по поводу этого инцидента он растратил еще тогда. — Я вошел, а она держит книгу и бьет ею Аманду… А Оливер уже был побит…
— Ничего себе! — Элоиза была вне себя от ярости. — Я тоже не любила ее, знала, что она бьет детей указкой по пальцам. Но это, в конце концов, не так уж и страшно — меня тоже в детстве сто раз били указкой по пальцам, да, думаю, всякого хотя бы раз били… — Элоиза нервно поерзала на сиденье. Она чувствовала дискомфорт, ощущая и собственную вину в том, что дети столько времени терпели это чудовище. — Я должна была бы обратить на это больше внимания…
— Твоей вины здесь нет — ты в моем доме всего лишь третью неделю. Если я жил столько времени рядом с этим монстром и ничего не замечал, то почему, спрашивается, ты должна была что-то предпринять?
Элоиза промолчала: все, что бы она сейчас ни сказала, лишь заставило бы Филиппа острее чувствовать свою вину.
— Надеюсь, ты уволил ее? — спросила она после долгой паузы.
Филипп кивнул:
— Я сказал детям, что ты поможешь мне подыскать им новую воспитательницу.
— Разумеется, помогу!
Филипп снова виновато вздохнул.
— Видишь ли, я… — Он вдруг закашлялся и начал глядеть в окно. — Я…
— Что, Филипп? — осторожно спросила Элоиза.
— Видишь ли, — заговорил он, не оборачиваясь к ней, — я избегал своих детей, потому что боялся, что, общаясь с ними больше, я не выдержу и сам начну их бить, как мой отец когда-то меня…
— Филипп, прекрати! Не выдумывай! Я тебя знаю — ты никогда не станешь таким, как твой отец, никогда!
— Я и сам всегда так считал. Но однажды я чуть было не дошел до этого. Однажды я пошел на конюшню и взял кнут, представляешь! Я был очень зол тогда, чертовски зол…
— Но ты же ведь не побил их! — Несмотря на то что Элоиза еще не дослушала историю Филиппа, она знала, что конец у нее может быть только такой.
— Но хотел.
— Но, в конце концов, не побил же! — с горячностью повторила она.
— Я тогда был чертовски зол… — Погруженный в свои воспоминания, Филипп разговаривал словно с самим собой. — Я тогда сам испугался своей злости… — Он повернулся к жене: — Ты знаешь, что это такое — испугаться своей собственной злости?
Элоиза помотала головой.
— А я ведь сильный мужчина, Элоиза… Я могу и покалечить!
— Для этого не нужно быть сильным. Покалечить ребенка могу и я.
— Но ты ведь этого никогда не сделаешь! — Филипп снова посмотрел в окно.
— Ты тоже.
Филипп молчал.
— На кого ты был тогда зол? — спросила Элоиза. Филипп непонимающе взглянул на нее.
— Они приклеили волосы гувернантки — той, прежней, — к подушке… — начал он.
— Я знаю, — нетерпеливо перебила его Элоиза. — Я спросила не об этом, Филипп.
Филипп молчал, по-прежнему не понимая ее вопроса.
— Ты злился на детей, — уточнила Элоиза, — или на себя за то, что не можешь их заставить вести себя как следует?
Филипп по-прежнему не отвечал. Но Элоиза знала ответ.
— Филипп, — Элоиза снова дотронулась до его руки, — я знаю, что ты никогда не станешь таким извергом, как твой отец!
— Не поручусь. Честно говоря, когда я увидел, как эта Эдвардс бьет моих детей книгой, мне захотелось ее четвертовать!
— Могу себе представить! — фыркнула Элоиза.
Филипп рассмеялся — в тоне его жены было что-то забавное и, во всяком случае, успокаивающее. Хорошо, что Элоиза умеет найти забавную сторону даже там, где, кажется, ее вовсе и быть не может!
— Она этого заслуживает, — передернула плечами Элоиза и вдруг озабоченно посмотрела на Филиппа. — Но ведь ты ее не тронул, я надеюсь?
— Нет. Более того, я даже разговаривал с ней относительно спокойно — сумел все-таки держать себя в руках! Значит, могу и с детьми…
— Это значит, — подытожила Элоиза, — что ты больше никогда не сорвешься на детей! — Она погладила его по руке и, словно желая показать, что эта тема закрыта, стала смотреть в окно.
Филипп облегченно вздохнул. Вера жены в его природную доброту внушала Филиппу веру в себя, чего ему не хватало все эти годы.
В этот момент гармонии и взаимопонимания Филиппу хотелось поделиться с женой еще большим, и, даже не зная, стоит ли это говорить, он произнес:
— Я боялся, что ты убежала от меня…
— Вчера вечером? — Элоиза резко повернулась к нему. — Господи, Филипп, с чего ты это взял?
Он смущенно пожал плечами:
— Не знаю. Ты так неожиданно ухала к брату и все не возвращалась…
— Ну что ж, теперь ты знаешь, почему я задержалась у Бенедикта. Филипп, я никогда не покину тебя, никогда! Как ты мог подумать…
— Ну, мало ли…
— Филипп, я ведь стояла с тобой под венцом, давала клятву… — заговорила Элоиза уже сердито. — А клятва для меня все-таки что-то значит. Кроме того, я поклялась заменить мать Оливеру и Аманде… Их я тоже никогда не брошу!
С минуту Филипп пристально смотрел на нее.
— Я знаю, — проговорил он, наконец, — что ты никогда не бросишь ни меня, ни детей. Глупо было с моей стороны даже подумать об этом!
Элоиза откинулась на спинку сиденья, скрестив руки на груди.
— Впрочем, Филипп, ты имел право так подумать, зная меня, — добавила она, немного остыв. — Ты прав: я порой бываю довольно взбалмошной… Но детей я бросить не могла. Они уже потеряли мать, потерять теперь и мачеху… Разве я могла сбежать от них?
Филипп и сам уже недоумевал, как он мог сомневаться в Элоизе. Неужели они встретились так недавно? Филиппу казалось, что он знает Элоизу уже целую вечность, знает о ней все и даже больше. Разумеется, у нее, как и у каждого человека, есть свои секреты, которые он, может быть, так никогда и не узнает. И, тем не менее, Филипп мог твердо сказать, что знает Элоизу. Во всяком случае, знает настолько, чтобы быть уверенным: эта женщина никогда не покинет его.
А тогда он решил, что она сбежала от него, только потому, что был в панике и боялся, что с ней что-то случилось в дороге. Но Филипп не мог допустить даже мысли, что Элоиза погибла. Пусть сбежала — тогда, по крайней мере, он мог бы приехать в дом Бенедикта и вернуть ее. Смерти Элоизы Филипп не пережил бы.
Филипп не мог бы точно сказать, когда он это понял, но теперь он твердо знал, как дорога ему Элоиза, и хотел сделать все, чтобы она была с ним счастлива.
Филипп должен сделать ее счастливой. Тогда и его жизнь, наконец, войдет в нормальное русло. Сознание того, что Элоиза несчастна, было бы для него как острый нож.
Филипп много раз говорил себе, что брак ему нужен в первую очередь для того, чтобы у детей была мать. Теперь же, когда Элоиза поклялась, что никогда не бросит Оливера и Аманду, Филипп вдруг почувствовал ревность. Черт побери, он ревновал жену к собственным детям! Филиппу хотелось услышать, что Элоиза никогда не бросит его, она же говорила в первую очередь о детях…
Филиппу было необходимо, чтобы она оставалась с ним. Не из чувства долга, не потому, что дала клятву в церкви, не ради детей — а потому, что не может жить без него. Потому что любит его.
“Любит его”? Откуда у него такие мысли? Ведь сначала Филипп думал лишь о замене матери для детей и о хозяйке в доме. Элоиза знала это — Филипп и не скрывал этого от
