произошло что-то ужасное… Но что именно?
В то же время, Филипп в течение многих лет оставался верен женщине, доступ в спальню которой был для него с некоторых пор закрыт. Элоизу это не удивило — она знала порядочность Филиппа. Однако, она, пожалуй, не осудила бы его, если бы время от времени он искал утешения на стороне…
Порядочность Филиппа вселяла в Элоизу надежду. Если уж он оставался верен жене, которой почти имел право изменить, стало быть, и ей, Элоизе, он будет верен, что бы ни случилось.
Но если его жизнь с Мариной была такой мрачной, почему же тогда он пришел сейчас сюда, избегая постели молодой, страстно ждущей его жены? Почему он, словно завороженный, глядит на портрет покойной жены, и взгляд у него такой, словно он ее о чем-то просит? О чем можно просить умершую женщину?
У Элоизы больше не было сил молча смотреть на эту сцену. Решительно шагнув вперед, она откашлялась.
Филипп обернулся сразу же. Это удивило Элоизу — ей казалось, что муж настолько погружен в себя, что не обратил бы внимания и на прогремевший рядом с ним пушечный выстрел. Филипп ничего не сказал, лишь протянул руку… Элоиза подошла и взяла его за руку. Не зная, что делать дальше, она просто стояла рядом с мужем, глядя на портрет.
— Ты любил ее? — спросила Элоиза, хотя раньше уже спрашивала его об этом.
— Нет.
Элоиза почувствовала облегчение, словно то, что угнетало ее — настолько подспудно, что она сама почти не осознавала этого, — вдруг отпустило.
— Ты скучаешь по ней?
— Нет. — Голос Филиппа звучал тихо, но твердо.
— Ты не любил ее? Может быть, ненавидел? Филипп покачал головой.
— Нет, ненависти у меня к ней не было, — проговорил он очень тихо и очень грустно.
Элоиза не знала, о чем еще его спросить и вообще стоит ли спрашивать. Она молчала, ожидая, что скажет Филипп.
Но прошло, должно быть, несколько долгих минут, прежде чем Филипп заговорил:
— Марина страдала депрессией, Элоиза. В очень тяжелой форме.
Элоиза посмотрела на него, но глаза Филиппа по-прежнему были устремлены на портрет, словно он должен был смотреть на Марину, когда говорит о ней. Казалось, Филипп чувствует себя в каком-то долгу перед Мариной.
— Она всегда была молчаливой и замкнутой, — продолжал он. — А после рождения близнецов впала в тяжелую депрессию. Не знаю, что было тому причиной. Как сказала мне повитуха, у женщин иногда бывает такое после родов, они становятся раздражительными, часто плачут… Но я думал, что через неделю, максимум через месяц, это пройдет…
— Но оно не прошло, — закончила за него Элоиза. Филипп кивнул, отчего прядь темных волос упала на лоб.
Отбросив ее, он продолжал:
— Ее душевная болезнь не только не прошла, а становилась все тяжелее. Не знаю, как тебе объяснить, казалось, что она… — Филипп запнулся, подбирая слова. Когда он снова заговорил, голос его был совсем тихим. — Казалось, что она словно исчезла. Дни и ночи она проводила в постели, почти не вставала. Никогда не улыбалась, очень часто плакала…
Фразы Филиппа были короткими, отрывистыми, словно информация выходила из него по частям. Элоиза молчала, не смея прервать его или высказаться по предмету, в котором ничего не понимала.
Отвернувшись, наконец, от портрета покойной жены, Филипп посмотрел на Элоизу:
— Я делал все, что мог, пытаясь развеселить ее. Но ничто не помогало.
Элоиза начала было что-то говорить, но Филипп прервал ее:
— Ты понимаешь, Элоиза? Все, что бы я ни пытался сделать, не помогало!
— Ты ни в чем не виноват! — убежденно воскликнула Элоиза. Она плохо знала Марину — общалась с ней только в детстве, да и то очень мало, — но она знала, что Филипп не обманывает ее.
— В конце концов, я бросил все свои попытки — это было все равно, что биться головой об стену. Я переключился на детей — должен же был кто-то за ними следить, если мать от этого устранилась! Они очень любили ее. — Он выразительно посмотрел на Элоизу, словно старался ей что-то объяснить. — Она ведь их мать…
— Я понимаю.
— Она была их матерью, но совсем не следила за ними… совсем…
— Но ведь у них был отец — ты!
Филипп невесело рассмеялся:
— Хорош отец, нечего сказать! Мать, которая совсем не следит за детьми, отец, следящий за ними лишь из чувства долга, да и то все время норовящий ускользнуть… нечего сказать, отличное детство было у моих детей! Врагу не пожелаешь!
— Сколько раз тебе повторять, — нахмурила брови Элоиза, — перестань говорить, что ты — плохой отец!
Филипп пожал плечами и снова повернулся к портрету. Эмоции сейчас слишком захлестывали его, чтобы он мог мыслить трезво.
— Ты представляешь, как мне было тяжело? — спросил он.
Элоиза кивнула, хотя Филипп и не мог видеть этого жеста.
— Чего я только не делал, пытаясь помочь ей — и все впустую! — В голосе Филиппа звучало презрение к самому себе. — Черт побери, я ведь не любил ее! Не любил — и чувствовал свою вину за это…
— Ты не любил ее? — переспросила Элоиза. Губы Филиппа горестно скривились:
— Как можно любить того, кого ты не знаешь? — Он посмотрел на Элоизу. — Я был женат на ней восемь лет, но совершенно ее не знал…
— Может, она просто не давала тебе узнать ее?
— Может, я недостаточно этого хотел?
— И все-таки твоей вины здесь нет, Филипп. — Элоиза сказала это не столько Филиппу, сколько самой себе. — Виновата болезнь Марины. Некоторые люди рождаются меланхоликами. Не знаю, откуда у них эта подавленность, но факт остается фактом.
Филипп недоверчиво посмотрел на нее.
— Я знаю, что говорю, — заметила Элоиза. — Я знала Марину в детстве, еще до того, как ты вообще узнал о ее существовании.
Теперь взгляд Филиппа стал таким пристально-внимательным, что Элоиза невольно поежилась.
— Я ни разу не видела, чтобы она смеялась, — продолжала она. — Ни разу! С тех пор, как я познакомилась с тобой, я стала больше думать о ней и все время удивлялась, почему воспоминания о Марине вызывают у меня какое-то странное чувство. Потом я поняла: это потому, что она никогда не смеялась. Ты можешь представить себе ребенка, который никогда не смеется?
С минуту Филипп молчал.
— Я тоже не припомню, — произнес он, наконец, — чтобы она когда- нибудь смеялась. Улыбаться иногда улыбалась, например, когда дети приходили проведать ее, но смеяться — ни разу.
Элоиза кивнула.
— Я не Марина, Филипп, — сказала она.
— Я знаю, — откликнулся он. — Я это сразу понял. Поэтому я и женился на тебе.
Элоизе хотелось услышать что- то другое, а не признание в том, что Филипп женился на ней потому, что она не страдает депрессией, однако она промолчала.
Филипп сосредоточенно хмурился. На лбу его залегли глубокие складки. Он провел по ним рукой, словно желая разгладить.
— Поначалу, — заговорил он, — я думал, что мне достаточно просто жены, которая не была бы подвержена депрессии, которая смотрела бы за детьми, которая бы не…
Он вдруг запнулся, как бы не желая продолжать фразу. Но Элоизе было важно услышать конец фразы — она чувствовала, что Филипп недоговаривает что-то серьезное.
— Которая бы что? — спросила она. Молчание Филиппа, казалось, длилось вечность.
— Я всем говорил, что Марина умерла от простуды, от воспаления легких… — наконец, с трудом заговорил он.
— А разве не от этого? — удивилась Элоиза.
— От этого. Но…
У Элоизы сжалось сердце — она вдруг поняла, что имеет в виду Филипп.
— Марина действительно умерла от простуды, — отрешенно повторил он. — Но я никому не говорил, почему она простудилась…
— Озеро, — едва слышно прошептала Элоиза. Слово это вырвалось у нее словно помимо ее воли.
Филипп кивнул:
— Она оказалась в озере не случайно.
Элоиза хотела было что-то сказать, но тут же прикрыла рукой рот. Неудивительно, что Филипп так испугался, когда она повела туда детей. Но если бы она знала…
— Я вовремя ее вытащил, — произнес Филипп. — Вовремя в том смысле, что она не успела утонуть. Но от простуды это ее не спасло. Через три дня она умерла. — Он грустно усмехнулся. — Даже пресловутый ивовый настой не помог…
— Какая жалость! — воскликнула Элоиза. Она действительно жалела Марину, хотя, если бы не ее смерть, она, Элоиза, не вышла бы замуж за Филиппа.
— Ты этого не понимаешь, Элоиза, — вздохнул Филипп. — И может быть, никогда не поймешь.
— Возможно. Я не знала никого, кто бы покончил с собой…
— Я не об этом! — резко, почти сердито выкрикнул Филипп. — Я о том, что ты не можешь представить себе, каково это — все время пытаться что-то сделать и ничего не добиваться. Чувствуешь себя словно затравленный зверь. Бог свидетель, я пытался — ради себя, ради Марины, ради детей. Я испробовал все, что только мог придумать; все, что кто-нибудь подсказывал мне, — ничего не помогало! Что бы я ни пытался предпринять, Марина только плакала и зарывалась еще глубже в свою чертову постель, натягивая на голову одеяло. Марина жила в темноте — шторы в ее комнате всегда были опущены, свет приглушен, пока однажды — словно по иронии судьбы, в ясный, солнечный день! — она не утопилась.
Глаза Элоизы удивленно округлились.
— Да, — продолжал Филипп, — день тогда выдался на редкость солнечный. Целый месяц небо было затянуто тучами, а когда, наконец, выдался погожий денек, она пошла и утопилась! — Филипп снова невесело коротко рассмеялся. — Словно она жила для того, чтобы испортить мне все солнечные дни!
— Филипп, не надо! — Элоиза взяла его за руку, но Филипп вырвал
