Лёвен — это длинное узкое озеро в Вермланде, в двух местах перехваченное длинными узкими проливами. На севере оно простирается до лесов Финмаркена[4], а на юге — до озера Венерн. По берегам Лёвена раскинулось несколько приходов, из которых самым большим и самым богатым был приход Бру. Он расположен по берегам озера и с восточной и с западной стороны, но на западном берегу находятся, кроме того, такие большие поместья, как Экебю и Бьёрне, широко известные во всей округе своим богатством и красотой, и городок Брубю, где имеется постоялый двор, здание суда, дом ленсмана[5] и пасторат, а также рыночная площадь.
Брубю лежал на крутом склоне горы. Нищий миновал постоялый двор, расположенный у подножья, и направился к дому пастора.
Впереди него шла девочка, которая тащила в гору санки, нагруженные мешком муки. Нищий догнал девочку и заговорил с ней.
— Такая маленькая лошадка — и такой большой воз! — сказал он.
Девочка обернулась и посмотрела на него. Это был ребенок лет двенадцати, с настороженным угрюмым взглядом и сжатыми губами.
— Дай бог, чтобы лошадь была еще меньше, а воз еще тяжелее, тогда бы муки хватило подольше, — отвечала девочка.
— Так это ты тащишь домой еду для самой себя?
— Слава богу, что так. Хоть я и маленькая, но сама добываю себе пропитание.
Нищий ухватился за санки, чтобы помочь ей.
— Не думай, что тебе что-нибудь перепадет за это, — заметила она.
Нищий рассмеялся.
— Скажи, ты не дочка пастора из Брубю, а?
— Да, я его дочка. Много есть отцов беднее моего, а вот хуже не сыщешь. Хоть и стыдно так говорить о родном отце, но что поделаешь, раз это правда.
— Говорят, он у тебя скупой и злой?
— Да, он и скупой и злой, но дочка его, поговаривают люди, будет еще хуже, если выживет.
— Что ж, люди, я думаю, не ошибаются. Вот хотел бы я знать, где ты раздобыла этот мешок с мукой?
— Тебе-то сказать можно. Зерно я взяла в закромах у отца еще утром, а сейчас была на мельнице.
— Смотри же не попадайся отцу на глаза, когда будешь подъезжать к дому.
— Какой ты недогадливый. Отца нет, он уехал по делам в приход. Понятно?
— Кто-то едет вслед за нами. Я слышу, как снег скрипит под полозьями. Послушай, а вдруг это он?
Девочка насторожилась, внимательно всматриваясь вдаль, и вдруг громко заплакала.
— Это отец, — всхлипывала она. — Он изобьет меня до смерти, изобьет меня до смерти!
— Говорят, хороший совет дорог, а если он еще и ко времени, то дороже золота и серебра, — сказал нищий.
— Послушай, — сказала девочка, — ты можешь помочь мне. Берись за веревку и тащи санки, — вот отец и подумает, что они твои.
— А что я потом стану делать с ними? — спросил нищий, перекидывая веревку через плечо.
— Тащи их, куда хочешь, а когда стемнеет, приходи с ними к нашему дому! Я буду ждать тебя, но смотри не обмани, приходи с мешком и с санками!
— Постараюсь.
— Упаси тебя бог не прийти! — крикнула девочка, пускаясь со всех ног, чтобы попасть домой раньше отца.
Нищий повернул санки и поплелся к постоялому двору.
Бедняга шел по снегу полуразутый, погруженный в свои мысли. Он шел и думал о бескрайних лесах к северу от Лёвена, о бескрайних лесах Финмаркена.
Он шел по приходу Бру вдоль пролива, связывающего Верхний и Нижний Лёвен, он шел там, где царствуют богатство и веселье, где усадьба примыкает к усадьбе, а завод к заводу; и все же путь его был тяжел, всякое помещение казалось тесным, а постель жесткой. Но непреодолимо манил его к себе покой бескрайних вечных лесов.
Здесь на каждом гумне раздавался стук цепов, и казалось, никогда не кончится молотьба. Из лесов непрерывным потоком везли бревна и уголь. Лесными дорогами, по глубоким колеям, проложенным сотнями людей, которые прошли здесь до него, бесконечной вереницей тянулись повозки с рудой. Сани, полные седоков, проносились между усадьбами, и казалось, будто само веселье правило лошадьми, а красота и любовь сопровождали их, стоя сзади на полозьях. О, как манил его, бездомного бродягу, покой бескрайних вечных лесов!
Туда, к прямым, как колонны, деревьям, где снег тяжелыми глыбами покоится на неподвижных ветвях, туда, где усталый ветер лишь тихонько перебирает хвою на вершинах деревьев, туда он пойдет, забираясь все глубже и глубже в чащу, и будет идти до тех пор, пока силы не изменят ему, и тогда он свалится под деревьями и умрет от голода и холода.
О, скорей туда, в лес, к этой огромной, наполненной шелестом листвы могиле над Лёвеном, туда, где он станет добычей тлена, где голоду, холоду, усталости и водке удастся наконец сокрушить его бедное тело, которое так много вынесло.
Он добрался до постоялого двора и решил дождаться здесь вечера. Он вошел и, погруженный в мечты о вечных лесах, уселся в тупом оцепенении на скамейку у двери.
Хозяйке стало жалко беднягу, и она поднесла ему рюмку водки. Потом она дала ему еще рюмку, так как он очень долго упрашивал ее.
Но больше она не захотела поить его даром, и нищий впал в отчаяние. Во что бы то ни стало хотелось ему выпить еще этой крепкой, вкусной водки. Он должен еще раз почувствовать, как от хмеля пляшет сердце в его груди и как пламенеют мысли. О, это вкусное хлебное зелье! Зной июльского солнца, пение птиц и ароматы лета сочетались в прозрачной струе этого напитка. Еще раз, прежде чем сгинуть в ночи и мраке, хочет он насладиться солнцем и счастьем.
Сначала он отдал за вино муку, потом мешок, а потом и санки. За все это он получил столько водки, что напился допьяна и проспал добрую часть дня на скамейке в трактире.
Когда он проснулся, то понял, что ему остается только одно. Раз его жалкое тело полностью захватило власть над его душой, раз он смог пропить то, что доверил ему ребенок, он стал позором для земли, и он должен освободить ее от столь отвратительного бремени. Он должен вернуть своей душе свободу, отдать ее богу.
Лежа на скамейке в трактире, он сам себе прочел приговор: «Йёста Берлинг, отрешенный от должности пастор, обвиняемый в том, что он пропил муку голодного ребенка, приговаривается к смерти. К какой смерти? К смерти в сугробах».
Он взял свою шапку и вышел пошатываясь. Еще не совсем очнувшись ото сна, отуманенный винными парами, он плакал от жалости к самому себе, к своей несчастной, запачканной душе, которой он должен был теперь возвратить свободу.
Он шел недолго, не сворачивая с дороги, и у самой обочины наткнулся на высокий сугроб. Он бросился в него с твердым намерением умереть. Потом он закрыл глаза и попытался уснуть.
Никто не знает, долго ли он так пролежал, но в нем еще теплилась жизнь, когда пробегавшая мимо с фонарем дочь пастора нашла его в сугробе у дороги. Она долго поджидала его возле дома и, не дождавшись, побежала на поиски.
Девочка тотчас же узнала нищего и начала изо всех сил трясти его и кричать, стараясь привести в сознание.
Она хотела узнать, куда он девал ее муку.
Она должна была вернуть его к жизни, хотя бы на несколько мгновений, чтобы он сказал ей, что случилось с ее санками и мешком муки. Отец изобьет ее до смерти, если она потеряет санки. Девочка кусала нищему пальцы, царапала ему лицо и отчаянно кричала.
В это время кто-то показался на дороге.
— Кто там, черт побери, вопит? — спросил чей-то грубый голос.
— Пусть этот бродяга скажет, куда он девал мою муку и санки, — рыдала девочка, продолжая колотить
