видели из своего окна, как стреляли в манифестантов и как они падали.
Манифестация имела в результате много раненых, но мало убитых. Учредительное Собрание было разогнано и этим актом новое правительство устранило главное препятствие для утверждения своей власти.
Глава вторая
Мой уход с должности — Забастовка банковских служащих — Совещание при Государственном банке — Национализация банков и торговли
В январе 1916 года я был назначен директором торгового отдела Шуваловского Общества в Петербурге, имевшего свои рудники (железо, платина) и заводы на Урале. После октябрьской революции, мне пришлось прилагать большие усилия к тому, чтобы те многие тысячи рабочих, которые работали у нас на Урале, получали своевременно свою заработную плату. В рудниках и на заводах нашего Общества работало около 29.000 человек. В Лысьвенском Горном Округе, принадлежавшем Обществу, проживало население около 106.000 человек, включая в том числе всех членов семей рабочих и служащих.
Правление Шуваловского Общества фактически более не существовало. Директор-распорядитель, инж. Ф. Ф. Фосс, отправился уже в июне 1917 года по государственному поручению, в Вашингтон, в качестве коммерческого советника при Российском чрезвычайном после Бахметьеве. Второй член Правления, инж. П. И. Пальчинский, был брошен в тюрьму новым правительством, в качестве члена Временного Правительства. Члены Совета отсутствовали. Технический директор, инж. Г., человек пожилой, также исчез, так что я остался в Петербурге единственным членом администрации.
Начался переворот. Наши рабочие начали, так-же как и другие рабочие промышленных и горных предприятий Урала, принимать на себя управление производством и Обществом. Лишь путем насильственных продаж готового товара (белой жести) и благодаря моим личным отношениям с правлением Государственного Банка, мне удавалось переводить рабочим своевременно причитающуюся им заработную плату в Пермь. На наших заводах повсюду шло брожение.
Один из наших инженеров, Леончуков, был убит рабочими. Другие инженеры также считали свою жизнь под угрозою. Инженер Л. Л., управляющей механическим заводом в Лысьве, человек большого мужества, поддерживал порядок в Лысьве только с крайним трудом и благодаря своему особому личному авторитету.
Между тем в Петербурге в нашем правлении образовался совет из служащих, состоявший из пяти служащих (помощника бухгалтера, секретаря правления, двух стенографисток и архивариуса). Этот совет носил название «деловой совет». После того как был учрежден этот деловой совет, мне было заявлено, что я имею остаться на моей должности и пребывать в распоряжении делового совета. Другими словами, я был обязан сидеть в конторе от 9 до 5 часов. Я не получал в руки ни почты, ни документов, и проявлял свое существование только тогда, когда какой-нибудь член делового совета или деловой совет в совокупности изъявлял желание спросить мое мнение или мой совет по какому либо деловому вопросу.
Такое положение было для меня совершенно невыносимым. Я просил о немедленном моем увольнении, но мне в этом было отказано.
В начала февраля 1918 года приехала в Петербург депутация наших рабочих, состоявшая из трех лиц, а именно из двух рабочих и одного служащего бухгалтерии. Председатель этой депутации назывался Белоусовым.
Депутация эта имела со мной подробное совещание и в общем относилась ко мне довольно дружественно. Конечно, мол, я являюсь представителем бывших владельцев, но как раз в труднейшие три месяца я все-же позаботился о том, чтобы рабочие получали свою заработную плату своевременно. Кроме того, известно, что я политически левый. Но в данное время я, собственно говоря, совершенно лишен.
Весьма характерным является разговор, который Белоусов имел со мной в моей комнате:
Б. — Вы собственно что тут делаете? Вы получаете чертово жалованье, почти 18.000 рублей ежегодно, а что вы делаете? Вы сидите на американском кресле и вертитесь. Ведь это не искусство!
Я. — Да, тов. Белоусов, но ведь и вам в прошлом году, как мне известно, также уплачено было 17.000 рублей заработной платы.
Б. — Ведь я же высоко квалифицированный рабочий, я же «лекальщик», я изготовляю точные инструменты. Ведь это совершенно другое дело. А вы то что знаете?
Я. — Тов. Белоусов, хотя я и окончил два факультета, говорю на нескольких иностранных языках, имею долголетний коммерчески стаж и кроме того, был присяжным поверенным, но вы совершенно правы, я здесь действительно излишен. Сделайте для меня одолжение и увольте меня. Ведь вы же знаете, без вашего разрешения я не вправе оставить эту должность.
Депутация дружественно согласилась уволить меня. Мне предоставлено было право немедленного ухода, и 3 (16) марта 1918 года я перестал быть директором торгового отдела Шуваловского Общества.
Общее положение между тем стало весьма затруднительным. Немедленно после начала октябрьской революции последовала общая забастовка государственных служащих. К этой всеобщей забастовке, кроме служащих Государственного Банка, присоединились и все служащие частных банков.
Новому правительству пришлось поэтому бороться с огромными затруднениями, и теперь представляется почти непонятным, как ему удалось эти затруднения преодолеть и просуществовать в течение первых месяцев без опытного состава чиновников.
Нервом всякой государственной власти являются деньги. Государственному Банку в Петербурге, следовательно, необходимо было работать при всех обстоятельствах. Из состава служащих Государственного Банка лишь низшие служащие (артельщики, счетоводы и т. д.) приступили к работе после октябрьской революции, остальные должности пришлось поневоле замещать партийными людьми, приносившими с собой, правда, добрую волю и прилежание, но не имевшими ни малейшего понятия о деле.
С самого начала октябрьской революции я — вопреки моей политической ориентации, отделявшей меня от нового правительства — был убежденным противником саботажа государственных служащих. Я счел бы целесообразным, если бы служащие главнейших государственных учреждений протестовали путем однодневной или двухдневной демонстративной забастовки против грубейшего попрания демократических свобод. Но забастовку государственных служащих, объявленную на неопределенный срок, я считал не только совершенно бесцельной и непригодной в качестве средства борьбы против нового правительства, но и чрезвычайно вредной, как для интересов всей страны, так и для интересов самих бастующих.
Мое мнение, к сожалению, подтвердилось ходом событий. Забастовка банковых служащих длилась уже более четырех месяцев. Все попытки посредничества, предпринятые за это время, оказывались безуспешными, а результат был тот, что шесть тысяч банковых служащих голодало. В конце концов, все устали от забастовки и с наслаждением взялись бы опять за работу.
Немедленно после моего ухода из Шуваловского Общества, я решил по возможности положить конец этому невыносимому положению вещей и предложил Н. Н. Крестинскому, — стоявшему тогда во главе финансов страны и знакомому мне с давних лет, еще со времен адвокатуры, — мои услуги в качестве посредника. Он охотно принял мое предложение.
В Государственном Банке по этому поводу мы имели совещание, в коем участвовали Крестинский, управляющий Государственным Банком Пятаков и его помощник Спунде. Означенные лица хотели вновь принять лишь две тысячи банковых служащих, по их выбору, так как в течение этого времени в национализованных и слитых вместе частных банках было принято уже множество новых служащих. Я объявил это условие совершенно неприемлемым, ибо бастовало около 6.000 банковых служащих и потребовал приема вновь на службу по меньшей мере 4.000 служащих, и притом по выбору забастовочного комитета. После долгого препирательства, это условие было принято как Н. Н. Крестинским и Государственным Банком, так и забастовочным комитетом. Были приняты вновь все профессиональные банковые служащие, так что остались за бортом либо те лица, которые прежде в банках имели лишь
