на банкетку. Раньше в этом же ресторанчике мы любили ужинать, сидя рядышком, но раньше – это раньше, а сегодня мы сидим друг против друга.
Она с любопытством смотрит на меня, прежде чем ответить:
– Четыре месяца, одну неделю, три дня, восемь часов и (она говорит это, глядя на часы) шестнадцать минут.
– И сорок три секунды, сорок четыре, сорок пять…
Поначалу мы говорим о чем придется, обо всем, что позволяет избежать главного: о нашей работе, о наших друзьях, о наших воспоминаниях. Как будто всего, что произошло, просто не было. Но Анна не слепая, видит, что мне плохо, и ей тоже плохо оттого, что не она этому причиной. Она нервничает и за десертом начинает меня потихоньку доставать.
– Ну ладно, ты ведь не для того меня пригласил, чтобы посплетничать о старых друзьях. Что ты хочешь мне сказать?
– Ну… Дома остались твои вещи, я подумал, может, ты бы зашла их забрать. А заодно мы могли бы провести вместе уик энд и посмотреть, вдруг…
– Чего? У тебя что, с головкой плохо? Мы развелись, забыл? Я отлично вижу, что ты влюблен не в меня, и потом, черт, я тебе не кукла, захотел – поиграл, захотел – бросил!
– Тс с! Не так громко… Я обращаюсь к соседям по столу.
– Мы разведены, я предложил ей куда нибудь съездить на уик энд, а она отказалась. Вот так, теперь вы все знаете. Можете больше не слушать? Или вам с этой мымрой, что сидит напротив, так дерьмово живется, что обязательно слушать про чужую жизнь?
Сосед вскакивает, я тоже, наши женщины нас растаскивают, в общем, какой никакой экшн в этой книжке есть. Потом я расплачиваюсь по счету, и мы выходим из ресторана. На улице еще темнее, чем раньше. Мы идем и смеемся. Я прошу у нее прощения. Она говорит: ничего. Похоже, ей этот разрыв дался легче, чем мне.
– Марк, слишком поздно. Ничего уже не вернуть. Я люблю другого человека, ты тоже – нам больше нечего делать вместе.
– Знаю, знаю, я смешон… Я думал, что мы могли бы еще раз попробовать… Ты точно не хочешь, чтобы я тебя проводил?
– Нет, спасибо, я возьму такси… Марк, я дам тебе один совет на будущее. В отношениях с женщинами тебе надо научиться ставить себя на их место.
А потом, когда уже пора прощаться, вдруг прошибают эмоции. Мы сдерживаем слезы, но они все равно льются, только внутри, под нашими лицами. Ее детский смех – больше я его не услышу. Тот, другой, будет слушать его вместо меня, если ей с ним весело. Анна стала чужой. Мы расстаемся, чтобы идти разными путями, каждый в свою сторону. Анна садится в такси, я тихонько захлопываю дверцу, она улыбается мне из за стекла, и машина трогается… В хорошем кино я побежал бы за ее такси под дождем, и мы упали бы в объятия друг другу у ближайшего светофора. Или она вдруг передумала бы и умоляла бы шофера остановиться, как Одри Хэпберн– Холли Голайтли в финале «Завтрака у Тиффани». Но мы не в кино. Мы в жизни, где такси едут своей дорогой.
Мы покидаем сначала родительское гнездо, а потом, бывает, и свое первое семейное гнездо тоже, и всегда при этом ощущаем одну и ту же боль, потому что чувствуем себя навсегда осиротевшими.
XLIII Пошлая сцена
Супруги ужинают, любовники обедают. Если увидите парочку в бистро в полдень, попробуйте щелкнуть фотоаппаратом – нарветесь на неприятности. Попробуйте сделать то же самое с другой парочкой вечером – вам улыбнутся и примут картинные позы под вашей вспышкой.
Вернувшись после супружеских каникул, Алиса позвонила мне. Хорошенько поставив себя на ее место, вообразив, что происходит в ее головке, я холодно предложил вместе пообедать.
– Я принесу проектор для слайдов.
Она не нашла меня забавным, и слава богу, потому что я не собирался ее забавлять. Едва придя, она клянется мне, что это было ужасно, уверяет, что они ни разу не занимались любовью, но я перебиваю ее:
– У меня все прекрасно. Уезжаю на уик энд с Анной.
Мы то знаем, что это неправда, все знают, кроме Алисы, которая метко поражена баллистической ракетой.
– А…
– Ну, – как ни в чем не бывало продолжаю беседу я, – как съездили?
Алиса дает мне пощечину, но почему то сама разражается рыданиями. Я в последнее время прямо таки коллекционирую застольные мелодрамы. Удачно вышло: здесь у нас нет соседей. Неудачно вышло: и Алиса убежала. Скучно теперь будет в ресторане. Я могу сколько угодно смаковать свою месть, все равно «я остался один, с сердцем, полным подаяний» (Поль Моран23), и опять принимаюсь пить гектолитрами, так что вскоре уже на ногах не стою, да и не сижу. Пообедал, называется, опять ни крошки во рту. Месть – блюдо несъедобное.
Не то удивительно, что наша жизнь – пьеса, а то, что в ней так мало действующих лиц.
XLIV Переписка (IV)
Последнее письмо к Алисе:
«Любовь моя!
Уик энд с Анной ничего не дал. Не будем больше об этом. Как и ты, я хотел определиться, быть уверенным в том, что сделал правильный выбор. Прости, что так обидел тебя. Еще мне хотелось, чтобы ты почувствовала, как сильно я страдал, когда ты уехала. Это глупо, я понимаю. Потому что ты никогда не узнаешь, как больно ты мне сделала.
Алиса, мы с тобой созданы друг для друга. Это просто жуть. Все с тобой прекрасно, даже я. Но мне страшно, что тебе страшно. Невыносимо, что я не единственный мужчина в твоей жизни. Я ненавижу твое прошлое, оно застит мое будущее.
Хотелось бы, чтобы от всей этой боли был хоть какой то прок. Почему ты мне не доверяешь? Потому что я шальной? Не принимаю упрека, ты ведь тоже шальная. Ты думаешь, мы любим друг друга исключительно потому, что это сложно? В таком случае надо расстаться. Лучше быть несчастным без тебя, чем с тобой.
Наша любовь неискоренима, в голове не укладывается, как ты этого не понимаешь. Я твое будущее. Я здесь, я существую, и ты не можешь жить дальше так, будто меня нет. Уж извини. Как говорят «Незнакомцы»24: «Это твоя Судьба».
Мы не имеем права отказываться от счастья. Большинству людей такого везения не выпадает. Они нравятся друг другу, но не влюбляются. Или влюбляются, но у них не клеится в постели. Или в постели все хорошо, но им нечего сказать друг другу потом. А у нас с тобой все есть, вот только нет ничего, потому что мы не вместе.
То, что мы делаем, – непростительно. Хватит терзать друг друга. Это преступление – не поспешить быть счастливыми, когда представляется наконец такая возможность. Мы чудовища по отношению к самим себе. Сколько можно? Ради кого? Бесчеловечно так мучить себя и других просто так, за здорово живешь. Никто нас не упрекнет за то, что мы не упустили свой шанс.
Это действительно будет мое самое последнее письмо. Я не могу больше играть в кошки мышки. Я сокрушен, раздавлен, я жду у твоих ног – добей меня. Есть такой предел боли, когда теряешь всякую гордость. Я пишу не для того, чтобы просить тебя прийти, – я пишу, чтобы предупредить: я всегда буду ждать. Дашь знак – и мы начнем разводить страусов. Не дашь – я все равно буду здесь, поблизости, на одной с тобой планете, ждать тебя. Я люблю тебя до безумия, ты одна мне нужна, я думаю только о тебе, я принадлежу тебе душой и телом.
Твой Марк, который плакал, когда писал это письмо».
XLV И вот
И вот я берусь за перо, чтобы сказать, что люблю ее, что у нее самые длинные на свете волосы и моя жизнь утонула в них, а если тебе это смешно, мне жаль тебя, ее глаза для меня, она – это я, я – это она, и когда она кричит, я тоже кричу, и все, что я в жизни сделаю, я сделаю для нее, всегда, всегда я буду отдавать ей все, и до самой смерти не будет ни одного утра, чтобы я встал с другой мыслью, кроме мысли о
