будет сесть на поезд до Лондона. Мы сможем принять душ, поесть, отдохнуть и подумать, как лучше отправиться в Германию.
– Хорошая мысль, – согласилась Анна.
Майлз выбрал в точности тот же самый маршрут, по которому ехал после велопробега «Вело-транса». Через час они втроем сошли с поезда в Датчете, миновали парк и подошли к магазину. Он был закрыт. Майлз постучал. Через какое-то время он услышал внутри шевеление. Дверь открыл мужчина. Майлз не сразу узнал его, пока тот не улыбнулся.
– Майлз! Вот уж не ждал!
– Здравствуйте, дядя Патрик! Как поживаете?
– Очень хорошо, спасибо. Очень хорошо. Я не видел тебя, сколько же это будет…
– Шестнадцать лет плюс-минус один месяц. Я очень рад видеть вас, дядя Патрик. – Не раздумывая, Майлз обнял его. Дядя в ответ тоже распахнул свои объятия. Тем не менее Майлз удивлялся тому, что ощущает смущение дяди.
– Ну же, входи, все здесь, – сказал дядя Патрик. – Мы как раз только что говорили о тебе.
Майлз вошел в дом, представив Марио и Анну. Он ощутил необычную приподнятость настроения, увидев своих друзей в стенах дома, где провел свое детство. Это связывало воедино две половины его жизни. Донна никогда не бывала в этом доме. Они всегда встречались с его отцом в каком-нибудь роскошном городском ресторане, и обычно эти встречи заканчивались весьма печально.
Присутствие Марио и Анны, казалось, имело какой-то особенный смысл. Хотя Майлз понимал, что это и не так, он все равно чувствовал себя превосходно.
Отец сидел в своем старом кресле в тесной гостиной.
– Посмотрите, кто к нам заглянул! – сказал дядя Патрик. Раздались возгласы сдержанного восхищения; однако, похоже, все слегка смутились.
– Майлз, вот здорово! – сказала его тетя Салли.
– Привет, человек-невидимка, – приветствовала его Кэтрин, родная сестра.
Майлз обнялся с каждым членом семьи, ощущая невероятную нежность ко всем ним. Даже его сестра, которую Майлз тайно ненавидел большую часть своей жизни, неожиданно показалась прекрасным и внимательным человеком. Он ощутил чувство вины за все те ужасные вещи, которые он говорил о Кэт все эти годы. Он избегал общения со своими родственниками с того самого дня, как покинул этот дом. Майлз не хотел, чтобы воспоминания тащили его назад, и когда он внезапно разбогател, то еще упорней старался держаться от них подальше. Теперь же в окружении родственников Майлз чувствовал себя совершенно счастливым. Они приняли его, они рады были ему. Он был важной частью их жизни.
– Привет, пап, – сказал Майлз, закончив наконец со всеми обниматься.
Отец поднялся и протянул сыну руку.
– Надеюсь, ты не собираешься обнять меня?
Майлз улыбнулся, схватил отца за плечи и крепко обнял.
– Боже правый, что на тебя нашло? – спросил отец, когда Майлз наконец отпустил его.
– Просто рад тебя видеть.
Анна уже разговаривала с Кэтрин, а тетя ухаживала за Марио. Майлз ясно видел, что тот изо всех сил старается казаться нормальным человеком, однако выглядит в знакомой обстановке родительского дома очень странно. На Марио был кожаный пиджак, один из рукавов в крови, а брюки мятые и местами в пятнах. Его высохшая рука свободно болталась сбоку, когда Марио брал напиток у двоюродной сестры Майлза, которую тот еле узнал.
– Майлз, чем же ты занимался все это время? – спросил его отец, снова опускаясь в свое старое кресло.
– Был немного занят, пап.
– Я звонил тебе раз десять, не меньше. Постоянно попадал на автоответчик.
Ох, извини, меня не было дома.
– Понимаю. Что за девчушка?
Майлз оглянулся на Анну, сидевшую на подлокотнике старинной софы и вежливо беседовавшую с тетей Салли.
– Анна. Она немка.
– Хайль Гитлер! – сказал отец, не моргнув глазом. – Так, а где безумная Донна?
– В Сиэтле, я полагаю.
– Понятно. Ну, не мое это дело.
– Я расскажу тебе, если хочешь.
– Нет, нет. Это твоя жизнь, сынок Джим.
Майлз улыбнулся отцу. Тот никогда не вмешивался в дела сына, но теперь Майлз ясно понимал, почему это происходило. Каждый раз, прощаясь с отцом, он был немного смущен и не знал, что сказать. Теперь Майлз все ясно видел. Для него это стало величайшим откровением. Его отец похоронил в себе всю свою боль и страшился любого проявления эмоций. Это было вполне нормальным, он был стар и в травматической терапии не нуждался. Майлз был счастлив оставить отца в таком состоянии и любить его таким, какой он есть. Испуганным стариком.
– Я, возможно, уеду в Германию ненадолго.
– О, тогда тебе нужно до блеска надраить свои солдатские ботинки. А то фрицы тебя не примут.
– Я думал, что Третий рейх закончился пятьдесят лет назад, пап.
– Ты, правда, в это веришь, сынок Джимми? Они опять, разве нет? Куда ни посмотришь – «БМВ», «фольксваген», «бош» и прочие.
– Анна работает дизайнером в «Фольксвагене».
– А, тогда понятно.
Майлз рассмеялся. Ему захотелось обнять отца еще раз и сказать тому, что все хорошо. Но он удержался, решив, что это только смутит отца, сидящего в своем уютном старинном кресле рядом с братьями и сестрами.
– А почему, кстати, все собрались? Сегодня не воскресенье.
– Мы только что вернулись с поминальной службы.
– По ком?
– А как ты думаешь? По твоей родной матери!
– О боже, извини. Вот почему ты звонил мне?
– Думал, может, ты захочешь прийти.
– Извини, пап. Я… мне так жаль.
Отец ничего не ответил, лишь отхлебнул еще немного пива из высокой оловянной кружки.
– Отличная выпивка. Глотнешь?
Отец бросил на Майлза взгляд, всего лишь короткий взгляд, но Майлз в одно мгновение заглянул к нему в душу. Человек, которого он знал дольше, чем кого-либо еще, человек, который показал ему, каким нужно быть. Все стало теперь так ясно. Он не винил своего отца, то была не его вина, но причина была в нем. Держать все внутри себя, не пускать внутрь страхи и боль мира. Если бы он только раньше осознал это.
– Пойду возьму одну, – сказал Майлз. Он поднялся и пошел через маленькую комнату, улыбаясь своим родственникам. Он наклонился к Марио.
– Ты в порядке?
– Мне нужно отдохнуть.
– Конечно. Пошли.
Майлз провел гостя через комнату в коридор. Они медленно поднялись по лестнице. Майлз открыл дверь самой верхней комнаты, его бывшей детской.
– Ты можешь пока прилечь здесь. Извини, я не знал, что вся семья будет в сборе.
– Приятные у тебя родственники, – сказал Марио, снимая свой кожаный пиджак.
Майлз встал на колено, развязал шнурки на туфлях Марио и снял их. Это был особенный момент, Майлзу это даже показалось трогательным. Трогательным было то, что Марио позволил ему сделать это. Вставать на колени перед кем-то и снимать с него обувь – очень символично.
