Он встал и, обувая ботинки, насмешливо проговорил:
— Сейчас начнется… И тебе, и мне достанется.
Но все обошлось сравнительно спокойно. Поворчав немного на Таню, Холодова обвязала бидон куском марли и строго предупредила Степку:
— Гляди опять не проторгуйся. Кружкой будешь наливать.
— Да ведь она меньше пол-литровой банки, — удивился Степка. — А цену просить такую же?
— Грамотей отыскался, — возмутилась мать, заметив на себе недоуменный взгляд Тани. — На сколько она меньше?.. Иди!
Морщась, Степка взял бидон и вышел, хлопнув дверью.
Холодова, с лицом, покрывшимся от злости розовыми пятнами, принялась выгребать из печки золу. Таня смотрела, как она проворно орудовала кочергой, и не решалась ни о чем ее спрашивать, выжидала, когда она успокоится. Но Холодова сама вспомнила о ней.
— Чего же ты стоишь, как богородица, прости господи! Отвертелась от базара… До завтрака картошку окучила бы.
— Всю?
— Здравствуй, милая… Тот клин, что к тернам выходит. Тяпку возьми с черной полоской на держаке, она полегче.
Таня вышла во двор и легко вздохнула. Хорошо здесь после комнатной духоты! Она отыскала под навесом мотыгу и пошла на огород.
До приезда в Степную ей никогда не приходилось окучивать картошку. Но теперь эта работа не казалась такой сложной, как представлялось. «Лучше каждый день работать в огороде, чем торчать на базаре», — думала она.
…Где-то в роще у Тростянки закуковала кукушка. Таня разогнула спину, поправила волосы и, прислушиваясь к голосу невидимой птицы, стала считать: раз, два, три… На ее лице, освещенном солнцем, появилась улыбка, в слегка прищуренных глазах блуждали веселые искорки.
Такой и увидел ее через щель изгороди Миша.
Ему вспомнилась первая встреча с Таней на вокзале, когда с Украины пришел эшелон с эвакуированными. Она стояла тогда на перроне в помятом платьице. На коленях и локтях темнели ссадины. Ни к кому не обращаясь, она грустно смотрела по сторонам, будто не знала, куда и зачем приехала. Миша первым подошел к ней. Узнав, что Таня — родственница Холодовым, вызвался ее проводить. По дороге разговорились. Таня сказала, что мать ее погибла во время бомбежки, что теперь она осталась одна. Миша мельком посмотрел на нее и, заметив, что губы ее дрожат, пробормотал:
— А у нас тут тихо… Дальше они шли уже молча…
И вот теперь, наблюдая за Таней, Миша удивился: она была совершенно не похожа на измученную девочку, какой он увидел ее тогда на вокзале.
Неожиданно па огороде появилась Холодова. Она подошла к Тане и, глянув ей под ноги, всплеснула руками:
— Боже мой, что ты наделала!
— А что, тетя? — испуганно спросила Таня.
— Ты же потяпала фасоль, — она подняла с земли суховатый стебель и, покрутив его в руке, швырнула в лицо Тани. — Неужели не видишь?.. Между рядами сажала… Ты что, слепая?
— Я не знала…
— Наказание какое-то, — сквозь зубы процедила Холодова. — Городские, ничего не знают… Иди завтракать, помощница.
Таня взяла мотыгу и покорно пошла к дому.
С той поры под разными предлогами Миша часто стал наведываться к Холодовым. Но Таню видеть приходилось редко. С утра до ночи ее заставляли стирать белье, убирать комнаты, выносить из сараев навоз. Иногда Миша все же встречал ее, но при этом испытывал непонятную робость.
…Он пришел к Холодовым, когда они ужинали. В переднем углу, облокотившись на стол, сидел отец Степки, сурового вида мужчина лет пятидесяти. Правый глаз закрывала кожаная повязка, руки были покрыты рыжими волосами.
— А-а, сосед, заходи, гостем будешь, — промолвил он, едва Миша переступил порог. — Садись вечерять.
Миша отказался и робко присел па скамейку у двери.
Потряхивая такими же, как у отца, рыжими волосами и шмыгая носом, Степка проворно орудовал ложкой. Миша перевел взгляд на Таню. Она заметила это, перестала есть и отвернулась к окну.
— Ну, что слышно нового, сосед? — поинтересовался Холодов, уставившись на Мишу единственным глазом.
Миша пересказал сводку военных действий. Холодов угрюмо проговорил:
— Беда, да и только… Дуром прут, того и жди, к нам нагрянут.
— Не пропустят их, — возразил Миша. Холодов расхохотался, потом неожиданно умолк и строго сказал:
— А чего ты понимаешь? Дела, брат, табак, бежать вам отсюда придется.
— А вы разве здесь, у немцев, останетесь? — удивился Миша.
— Рад бы в рай, а что поделаешь? — Холодов громко икнул. — Куда нам ехать-то? Да и кто пас ждет? Нынче, брат, весь мир в движении. Едут люди и сами не знают, куда и зачем.
— Нашел о чем говорить, — вмешалась Степкина мать, вылезая из-за стола. — Бог даст, все будет ладно. И немцы — люди, как-нибудь проживем, чего с нас взять.
— Тоже мне, понесла, — Холодов метнул на нее осуждающий взгляд. — Не знаешь — не болтай чего не следует.
Он вытер полотенцем губы, поднялся, глянул на позеленевшую от времени икону в переднем углу и полез в карман за кисетом.
Подождав, пока Степка доел кашу и облизал ложку, Миша сказал:
— Выйди на минутку.
Степка что-то шепнул матери па ухо и вышел следом за Мишей.
Они уселись на скамеечке в палисаднике.
Над станицей опустились сумерки. Луна серебрила тополя под окнами дома. Ветерок приносил с полей запахи скошенной травы, особенно резкие — полыни и донника. Тихо было вокруг, казалось, станица настороженно прислушивается к чему то.
— Пришел тебя предупредить, — начал Миша. — Мы завтра идем на рыбалку. В семь утра собираемся у Василька. Понял? Бредень в порядке. Если хочешь, пойдем, но не опаздывай.
— Успеть-то я успею, — неопределенно проговорил Степка. — Только вот… отец стал какой-то злющий. Приходит утром, берет меня чуть ли не за шиворот — и в сад. Землянку мы там мастерим себе.
— Для чего?
— Спасаться будем, если фронт подойдет.
— Нашли спасение, — усмехнулся Миша. — Выходит, вы у фрицев останетесь?
— Не знаю. Как отец решит. А утром я приду, обязательно приду, пораньше смотаюсь из дома, до прихода отца.
Вдруг Степка приложил ладонь к губам: скрипнула калитка. Мигая огоньком цигарки, прошагал Холодов, в фуфайке, с перекинутым через плечо кнутом.
— В ночное пошел, — прошептал Степка и облегченно вздохнул.
Миша уже собрался было уходить, но тут вышла Таня и сказала, что Степку зовет мать.
— Я прямо к Васильку прибегу утром, — шепнул Степка и юркнул в калитку.
Появление Тани было столь неожиданным, что Миша, растерявшись, вскочил со скамейки и пробормотал:
— Садись… садись.
— А тут и двоим не тесно, — отозвалась Таня, присаживаясь. — Уходишь?
— Да нет, рано еще, — ответил Миша и почему-то вздохнул. — Спешить некуда. Днем жарища, а сейчас в самый раз — прохладно.
