чепчике хуже.
Порфирий вспыхнул. Она заметила это, поняла, что некстати
упомянула о чепчике, и, также покраснев, опустила глаза и замолчала.
— Я вас и принял за мужчину, — сказал Порфирий, оставшись — наедине с Сашенькой.
— А я думала, что вы девушка.
Порфирий рассказал ей, как бабушка берегла его от простуды и рядила в чепчик, платок.
— Я хоть бы опять надеть чепчик, — прибавил он.
— Ах боже мой, для чего это?
— Так… вам нравилось.
— Ах, нисколько, так гораздо лучше, — опрометчиво вскрикнула Сашенька.
— Тогда вы мне сказали… — начал было Порфирий с простодушною откровенностию сердца, но вспомнил испуг Сашеньки
и замолчал.
Сашенька, казалось, также все припомнила, покраснела и потупила глаза.
Но, верно, в самой природе женщины есть хитрость.
— Что ж я вам сказала? — спросила она, не поднимая взоров.
— Вы сказали… 'Если б мы были всегда вместе', — произнес тихо Порфирий.
Сашенька снова вспыхнула и, стыдясь своего смущения, закрыла лицо руками.
V
Первая любовь пуглива, как вольная птичка; много, много проходит времени, покуда она сделается «ручною». Природа ведет себя необыкновенно как умно, стройно и отчетливо. Порфирий был свободен, Сашенька также; за ними ничей глаз не присматривал, ничье ухо их не подслушивало, чувства так и влекли их друг к другу; а между тем самый строгий, ревнивый к благочестию присмотр не упрекнул бы их ни в чем. Казалось бы, им опасно сидеть вместе на дерновой скамье, под липой; сладкое воспоминание первого поцелуя должно бы было взволновать их чувства, давало право на полную откровенность; напротив: тут-то чувства их и становились боязливее. И это продолжалось до тех пор, покуда любовь взросла, созрела на сердце и вдруг в одно утро расцвела, как махровая роза. И в глазах, и в выражении голоса явилась какая-то особенная нежность. Все в них стало ясно друг для друга, они взглянули один на другого и обнялись.
— Помните, я сказал: как я вас люблю! — прошептал Порфирий.
— Помню!
— А вы сказали: ах, как и я вас лцоблю; если б мы были всегда вместе! Помните?
— Помню, помню!
Казалось бы, это блаженное мгновение надо было продлить, скрыть от всех свое счастье, но Сашенька вскрикнула опять:
пустите! И, вырвавшись из объятий Порфирия, побежала вон из комнаты.
— Куда вы? Чего вы испугались? — и Порфирий вообразил, что Сашенька опять так же испугалась чего-то, как в первый раз в садике.
Но Сашенька побежала поделиться своим счастьем с няней.
Порфирий задумался, сердце его сжалось, вдруг слышит голос Сашеньки: 'Пойдем, пойдем скорее'.
И, притащив няню за руку, она вскричала:
— Смотри, нянюшка!
И бросилась на шею к Порфирию.
— Ах вы, баловники, греховодники! — вскричала няня, всплеснув руками и качая головою.
Вырвавшись снова из объятий Порфирия, Сашенька бросилась на шею к няне и задушила ее поцелуями.
— Ну, ну, ну, пошла от меня, бесстыдница! Пошла к своему любезному на шею! Вот погоди, поп-то вас обвенчает, а посаженыйто отец плетку даст на тебя.
Начались сборы к свадьбе.
Природа очень умно взлелеяла любовь в юноше и в девушке, решила взаимное желание их быть и жить вместе; но не дело природы было решать, где им жить.
Кажется, все равно, где бы им жить, лишь бы жить вместе.
Но, верно, не все равно: покуда длились сборы к свадьбе, между женихом и невестой зашел спор: в котором доме им жить? Сашеньке хотелось непременно жить в доме Порфирия, потому что это был дом Порфирия; а Порфирию — в доме Сашеньки, потому что это был дом Сашеньки.
— Я продам свой дом, — сказал Порфирий, — мы будем жить в твоем доме.
— Ах нет, ни за что! — вскричала Сашенька. — Мы будем жить в твоем доме; лучше мой продать.
— Ах нет, ни за что! — сказал в свою очередь Порфирий.
Мне твой лучше нравится.
— А мне твой.
И вышел спор из самого чистого доказательства взаимной нежности. Ни Сашенька, ни Порфирий не хотят уступить один другому в том чувстве.
— Тебе хочется все по-своему делать, — проговорила Сашенька, надувшись,
— если ты свой дом продашь, то я продам свой!..
— Посмотрим! — подумал Порфирий, вспыхнув. Его затронул упрек.
Взволнованное сердце Сашеньки скоро улеглось. Она подошла к Порфирию, но он отвернулся от нее.
Новая искра огорчения. Сашенька отошла от Порфирия, села в угол, закрыла лицо руками и задумалась сквозь слезы: он не любит меня!..
— Сашенька, — сказал Порфирий, взглянув на нее. И он бросился к ней.
— Подите прочь от меня! — проговорила Сашенька.
Обиженное чувство снова возмутилось. Порфирий не перенес его, взял шляпу; мысли его были в каком-то тумане. Он пришел домой.
Там, как на беду, его ждал уже покупщик дома. Решившись продать дом, Порфирий поручил это Семену, который и сам то же советовал ему.
— Вот, сударь, извольте получить деньги, — сказал Сем-ен, входя с каким-то мещанином, — я решил дело.
Мещанин отсчитал деньги, положил их на стол перед Порфирием и поднес ему подписать бумагу.
— Да что ж вы, сударь, подписываете, не считая, — сказал Семен.
— Как раз тысяча двести серебром, так-с?
— Так, — отвечал Порфирий, перевертывая ассигнации без внимания.
На другой день поутру тот же покупщик явился в соседний дом к Сашеньке.
— Я, сударыня, — сказал он ей, — купил у вашего соседа дом, да место маленько. Не продадите ли и вы свой? А я бы хорошие дал бы деньги.
— Он продал дом свой! — вскричала Сашенька.
— Что ж, он хорошо сделал, барышня, — сказала няня. — Он и мне говорил, и я советовала ему продать. А нам-то уж продавать не к чему: насиженное гнездо, и вы привыкли, и я. Дал бы бог и умереть в нем…
— Он продал, — повторила Сашенька.
— Продал мне, сударыня. Дрянной домишко; признательно сказать, пообмишулился я, дал четыре тысячи двести, а теперь не знаю, что и делать. Продайте, сударыня! За ваш дом пять тысяч.
— Да, видишь, какой! пять тысяч! Барышня, а барышня, пожалуйте-ка сюда,
— сказала няня торопливо, вызывая Сашеньку в другую комнату, — продавайте, барышня!
— Да, я продам, непременно продам! — проговорила Сашенька с обиженным чувством.
