когда он снимал пояс, к которому был прикреплен футляр, он швырял его на землю. Серебро было достаточно твердым, чтобы раздавить стекло, что в конце концов и случилось.
Но вещи все-таки были упакованы, точнее, носильщики затолкали их в ящики и вещевые мешки. Конечно же, в результате этого жирная пища оказалась в опасной близости с одеждой и в мешках, и в ящиках. В футляр от моего гобоя Джек положил пакет с сахарным песком, в котором было несколько дырочек, и печенье. Затем туда же он сунул большой пузырек с лекарством и флягу с водой. Он сказал, что это жизненно необходимые вещи, которые всегда должны быть под рукой. Они действительно были под рукой – невообразимая жирная жижа. Это очень удивляло Джека. Он восклицал: «Боже мой! Сахар высыпался прямо на пузырек и все остальное. Как это противно!» – или: «Ей-богу, пробка вылетела из пузырька, и теперь здесь черт знает что творится!»
После драматических событий в Суве их путешествие продолжалось относительно спокойно. К середине февраля Сондерсон достаточно окреп, чтобы плыть в Окленд в Новой Зеландии, но по настоянию врачей он поехал ловить рыбу на Южный остров, в то время как Голсуорси направился исследовать «горячие озера и любопытные, но дьявольски опасные районы Северного острова». В Окленде он получил из дома письмо с сообщением о помолвке его сестры Лилиан с Георгом Саутером. В поздравительном письме Лилиан он рассуждает по поводу собственной личной жизни: «Вряд ли что-нибудь подобное может произойти между мной и Сибил; я слишком нерешителен, а ей все это безразлично; может быть, это и к лучшему, потому что я не создан для семейной жизни».
По возвращении он сообщил Теду, что «в окружающей природе был максимум необычайного и минимум прекрасного».
Путешественники решили вернуться в Англию на борту клиппера «Торренс» – одного из самых лучших клипперов своего времени водоизмещением 1276 тонн. Это путешествие имело для Голсуорси далеко идущие последствия: во время него он приобрел нового друга. Это был Джозеф Конрад[27]. Хотя тогда он еще ничего не опубликовал, но уже работал над своим первым романом «Каприз Олмейера». «Впервые я встретил Конрада в марте 1893 года на английском паруснике «Торренс» в Аделаиде. Он руководил погрузкой. На палящем солнце его лицо казалось очень темным – загорелое лицо с острой каштановой бородкой, почти черные волосы и темные карие глаза под складками тяжелых век. Он был худ, но широк в плечах, невысокого роста, чуть сутулый, с очень длинными руками. Он заговорил со мной с сильным иностранным акцентом. Странно было видеть его на английском корабле.
Я пробыл с ним в море пятьдесят шесть дней. Много вечерних вахт провели мы в хорошую погоду на юте. У Конрада, великолепного рассказчика, уже было за плечами около двадцати лет, о которых стоило рассказывать... Он говорил не о литературе, а о жизни... В Кейптауне, в мой последний вечер, он пригласил меня к себе в каюту, и я, помню, тогда же почувствовал, что из всех впечатлений этого путешествия он останется для меня самым памятным. Обаяние было главной чертой Конрада – обаяние богатой одаренности и вкуса к жизни, по-настоящему доброго сердца и тонкого, разностороннего ума».
Условия жизни на судне вызвали поначалу у юных путешественников дурное настроение. «Я никогда не ел более скверного завтрака», – писал Голсуорси домой. Но им не из-за чего было беспокоиться: на судне везли «корову, теленка, в большом количестве овец, гусей, индеек, уток, кур, свиней и капусту; были также (вероятно, не для употребления в пищу) кенгуру обычный, два кенгуру-валлабу, пять попугаев, собака, две кошки, несколько канареек и два громко кричащих осла – не корабль, а просто Ноев ковчег».
Во время плавания капитан регулярно давал Голсуорси уроки навигации и морского дела. «Он говорил, что я неплохо все усваиваю, и я действительно начинаю потихоньку разбираться, что к чему», – писал он домой.
Голсуорси сошел с «Торренса» в Кейптауне и после беглого осмотра нескольких шахт в Хай-Констанции вернулся в Англию на борту «Скота» за рекордно короткое время – пятнадцать с половиной дней.
Эти два продолжительных путешествия за границу, а также более короткая поездка в Россию с целью осмотреть еще одну шахту[28] должны были, по мнению его отца, остепенить молодого человека. Однако выяснилось, что все это дало совершенно обратный эффект: Джон вернулся домой еще более беспокойным и с полным отсутствием желания работать в адвокатуре. Если раньше была хоть какая-то надежда, что он сделает карьеру на юридическом поприще, сейчас ее не осталось совсем. Он перескакивал с одной идеи на другую, от художественных исканий до бредовых грез о заграничных приключениях. «Я хотел бы проникнуть в суть красоты, постичь ее, но так получается, что человек на полное единение с красотой неспособен», – писал он Монике Сондерсон и продолжал в том же письме: «Читали ли Вы когда-нибудь отчеты золотоискателей в Западной Австралии? Если бы не мой родитель, я бы присоединился к двум-трем старателям и попытался бы добиться чего-нибудь в этом деле. Мне кажется, что вгрызаться в какую-нибудь специальность, чтобы делать деньги, – мерзкая скука, когда можно заработать то же самое за два-три года...» И заканчивает свое письмо: «Как бы я хотел обладать талантом – я действительно считаю, что самый приятный способ зарабатывать на жизнь – быть писателем, если только писательство не самоцель, а способ выражать свои мысли; но если ты похож на мелкий пересохший пруд, в котором нет животворной холодной воды, а в глубине не водятся причудливые, но красивые существа, какой смысл писать? Можно научиться писательскому ремеслу, но нельзя произвольно открыть в своей душе чистые родники и развести странные, но прекрасные сады». Это письмо он писал в Крейг-Лодже в Шотландии, глядя на море, которое заставляло его волноваться. Он вспоминал также своего нового друга Джозефа Конрада, которого Тед Сондерсон привез в Элстри. Там его очень радостно приняли, и он быстро стал близким другом дома Сондерсонов. Неясные идеи Голсуорси наконец выкристаллизовались в нечто определенное, и он принял решение начать писать, чем, по его мнению, полностью обязан одному человеку – жене своего кузена Аде Голсуорси. Биографы писателя также придают большое значение встрече Голсуорси с Адой на Северном вокзале в Париже, где в одно мгновение переменилась вся его жизнь: « Это была встреча на Пасху 1895 года на Северном вокзале в Париже, где он провожал Аду и ее мать. Ада тогда сказала: «Почему вы не пишете? Вы же для этого созданы»». Нельзя всерьез полагаться на наивное суждение Мэррота, что эти слова, молнией озарившие будущее молодого человека, прозвучали как некое пророчество Ады; должно быть, они с Джоном не раз говорили о его смутных надеждах, и теперь, расставаясь, она решила оставить ему на память слова, которые должны были стать для него стимулом и вдохновить его на работу, которые крепко засели бы у него в голове (они действительно запомнились ему на всю жизнь), которые воодушевляли бы его в минуты отчаяния и безнадежности.
Этими двумя короткими фразами Ада навсегда вошла в жизнь Голсуорси; ей суждено было стать его секретарем, пишущим под диктовку, его музой, его товарищем, от чьего постоянного присутствия и поддержки зависели и его работа, и жизнь. Однако все это было пока в будущем; настоящее же было не столь радостным, так как Ада все еще была женой майора Голсуорси, двоюродного брата Джона.
Глава 7
АДА
Ада Немезида Пирсон Купер была замечательной женщиной, и невозможно переоценить роль, которую она сыграла в жизни Джона Голсуорси. С момента их знакомства вплоть до смерти писателя в 1933 году она оказывала решающее влияние на судьбу Джона. Она вдохновляла и направляла молодого человека, недавно вернувшегося из своих путешествий; предполагать, что без Ады Голсуорси не стал бы писателем, нелепо, однако нет сомнений, что без нее он писал бы по-другому. В течение всей их совместной жизни Ада
