– Что хорошо?
– Хм, – пробормотал он с широко раскрытыми глазами, и она в миллионный раз почувствовала безграничную любовь к своему сыну.
– Что хорошо? Что я отвезу тебя в школу? Или что я навещу сегодня отца?
Малыш соскользнул с кровати и выбежал из комнаты. В следующий миг из расположенного в холле туалета послышался сильный плеск струи, бьющей в унитаз. Затем громкий голос:
– Мисс Абрамс хочет...
– Не разговаривай со своей матерью, пока не кончишь писать. – Она встала и стала убирать кровать. – И пожалуйста, закрывай дверь. Ты уже достаточно большой, чтобы...
Он уже успел вернуться в спальню и натягивал штаны поверх спортивных трусиков.
– Тебе надо еще принять душ, сынок.
– Я принимал вчера вечером!
– Прими и сегодня. А то ты все еще сонный.
– Да нет, не сонный.
Эстер рассмеялась.
– Вот уж неправда.
Она подоткнула угол простыни под матрас.
– Иди, помойся. От воды и мыла еще никто не пострадал.
– О'кей. – Он кинулся к двери.
– Маленький Бобби! – крикнула она.
Он резко остановился.
– Да, мэм.
– Так чего же хочет мисс Абраме?
– Мисс Абраме? – Его лицо посветлело. – У нас будет поездка за город. На Каталину. С ночевкой.
Она повернулась к нему лицом.
– В следующем месяце, мама, – возбужденно продолжал он. – Только для самого лучшего класса. Мы покатаемся там на пароходике, мама, и...
Эстер скрестила руки.
– И кто же будет вас сопровождать?
– Мисс Абраме и мисс Гутьерес...
– Гм.
– И мисс Куолман, и мисс Сильва. Мы увидим там буйволов, моржей и... и...
– И во что мне влетит эта поездочка?
Улыбка сразу соскользнула с лица мальчика.
– Пятьдесят долларов. Но мисс Абраме хочет поговорить с тобой; возможно, за меня заплатит школа.
Эстер покраснела от стыда и гнева.
– Передай мисс Абраме, что мы сами заплатим за эту паршивую поездку на пароходике.
Мальчик сперва не понял, затем завопил от радости.
– Значит, я смогу поехать, мама? Значит, я поеду?
– Конечно. Не могу же я допустить, чтобы весь класс поехал, а ты остался.
– Это остров.
– Я знаю.
– Там есть город и национальный парк.
– Но я ведь согласилась. Зачем ты меня убеждаешь? Иди прими душ, не то ты опоздаешь в школу, и тогда тебя никуда не пустят.
Мальчик выбежал, и через минуту Эстер услышала веселый плеск воды в ванной. Она кончила убирать кровать и устало присела на край матраса. Затем оглянулась, ища взглядом сигареты, но вспомнила, что они внизу.
– Мама.
В дверях, скрестив ноги, стоял маленький Бобби; на его лице было какое-то странное выражение.
– В чем дело, малыш? Я думала, ты моешься.
– Мама, – начал он, – Дарнелл, и Ллойд, и все на игральной площадке сказали, что в специальные классы ходят только ребята, у которых не все ладно.
Она помолчала.
– Ну и что? – наконец спросила она.
Теперь молчал он.
– Ты слепой?
– Нет, мэм.
– Ты глухой?
– Нет, мэм.
– Ты калека?
– Нет, мэм.
– Тогда с тобой все в порядке, ты у меня как огурчик. Только меньше слушай Дарнелла, и Ллойда, и всю эту компанию. А теперь беги мойся. У тебя вода зря льется.
– Да, мэм, – весело сказал он и тут же исчез.
Эстер тихо рассмеялась и покачала головой. Похлопала по карманам рубашки, все еще ища сигареты, и опять вспомнила, что оставила их внизу. Она глубоко вздохнула, забросила свои длинные ноги на кровать, вытянувшись во весь рост, и в тот же миг уснула.
7.05 утра
Уолкер вышел из-под душа и посмотрел на часы. Оставалось еще два часа до выхода на дневную работу. Он лег, весь мокрый, на односпальную кровать и положил на глаза полотенце. От дексамила по всему его телу пульсировала кровь, сердце учащенно билось, в горле совсем пересохло. Но чувствовал он себя прекрасно.
Квартирка у него была маленькая, всего одна комната, и то в форме буквы 'L'. В одном конце помещалась крохотная кухня: газовая плита с двумя горелками, старый холодильник, облезлая мойка. В другом конце находилось все необходимое для накачивания мускулов: гантели, гири, штанги, скамья и опорные стойки. По всей комнате была разбросана одежда и обувь и большие кипы желтеющих газет.
Уолкер, так и не высохнув, встал и подошел к гирям. Взял две двадцатипятикилограммовые гири и стал их раскачивать перед зеркалом, висящим на двери клозета. Шумно, словно паровоз, вдыхая и выдыхая воздух, он, как зачарованный, наблюдал за своими вздувающимися мускулами, которые плавно перекатывались под его татуированной кожей.
Татуировкой было густо изукрашено почти все его тело: пантера и череп на левой руке, крест и пронзенное кинжалом сердце – на правой, на груди и спине – летящие птицы. И он с удовольствием любовался, как под этими наколотыми картинками напрягаются его мускулы и сухожилия.
Проделав по двадцать движений каждой рукой, он уронил тяжелые гири на пол. Квартирка находилась в гараже, и под ним не было никаких других жильцов. Он прислонился к кухонному столу, пережидая, пока пройдет легкое головокружение, вызванное упражнениями и капсулами. Вновь поднял глаза на зеркало, понаблюдал за собой пару минут и занялся мастурбацией. Дело подвигалось медленно. Это все из-за капсул, подумал он.
Закрыв глаза, он думал о негритянке с черными сосками. И ему почему-то хотелось отрезать их.
9.43 утра
Мимо них снова проскользнул серый «линкольн» с шашками.
– Он едет в центр, – сказал Голд.
– Не думаю, – ответил Хониуелл.
– Нет, он едет в центр, я уверен.
«Линкольн» прибавил скорость и скрылся за углом.
– Он уже в третий раз тут проезжает. Мы в Пасадене, – сказал Хониуелл.
Его черное лицо поблескивало тонкой пленкой пота. Окна машины были закрыты, и жара внутри стояла
