…Легенда 1920 года, базирующаяся на этом реальном опыте, развиваемая и цементируемая сознательно и умело „воспитательными силами“ Второй Республики, стала основой повседневного, бесспорно небогатого, но прочного мировоззрения значительной части по крайней мере двух поколений поляков.
В этой легенде содержались две, правда, противоречащие друг другу, но настойчиво внушаемые людям идеи.
Одну из них я бы выразил словами „мы сами“. Битва за Варшаву была первой на протяжении двухсот с лишним лет выигранной поляками крупной битвой, а польско-советская война — первой за тот же период выигранной войной. Поддержка со стороны Петлюры или скоординированное по времени наступление Врангеля не оставили заметного следа в общественном сознании. Пилсудчики тоже хорошо доработали, подчёркивая свои заслуги в этой победе. В результате возобладала убеждённость, что мы сами, собственными силами отразили большевистское нашествие, победили Россию — одну из самых крупных европейских держав. Значит, мы сами являемся державой, значит, мы многое можем, если только захотим, если напряжём свои силы. Эта убеждённость, которую чаще разделяли простые люди, чем руководители государства, лучше сориентированные в подлинном характере этой победы, наложила свой отпечаток на политику и идеологию Польши межвоенных лет и периода второй мировой войны. Бесспорно, если бы поляки подошли более критически к оценке своих сил, труднее было бы ставить перед Польшей задачи, превышающие её возможности, не укоренилась бы чрезмерная вера в собственные возможности, не было бы позже столько разочарований и обид.
Вторая идея — „Европа не даст нам погибнуть“. В общественном сознании сохранились отголоски заинтересованности Запада, особенно Франции, в судьбе Польши в 1920 году. Эскадра имени Костюшко, американские и итальянские лётчики-добровольцы, французские инструкторы, генерал Вейган за штабным столом Маршала Пилсудского, позднейшие визиты Фоша, которому присвоили звание Маршала Польши. Это укрепляло убеждённость, что мы нужны Западу, что в критический момент он не даст нам погибнуть. До человеческого сознания не доходили близорукость и ограниченность этой заинтересованности. Не помнили о горечи визита польской делегации в Сна, где союзники вынудили Польшу согласиться на исключительно неблагоприятные для нас решения на севере, западе и юге взамен на обещание иллюзорной интервенции в пользу Польши в Москве, интервенции, которая, впрочем, не принесла никаких результатов. Не знали, что, когда шло сражение под Радзымином и когда в польский штаб явился генерал Вейган, Пилсудский спросил его: „Сколько дивизий Вы привели с собой?“ А на ответ, что ни одной, Пилсудский жестко прореагировал: „Тогда зачем Вы вообще приехали?“ Зато знали сладкие слова и помнили их.
Подлинный опыт и ложные выводы из этой самой большой польской войны 1920 года оказывали немалое влияние на политику всей Второй Республики и на национальное самосознание вплоть до последних дней последнего из активных участников тех событий».[16]
Польша — во все века Польша 27. Нет нужды оспаривать те особенности менталитета польской элиты, на которые указал Залусский и которые видны всем. Это, во-первых, невероятные спесь и гонор, которые Залусский деликатно называет или в самом деле считает необоснованной уверенностью в собственные силы, и, одновременно, желание переложить последствия этой спеси на кого-то другого, уверенность, что «заграница нам поможет».
Но Залусский не указал на третью, бросающуюся в глаза особенность менталитета польской элиты — исключительное презрение к своему народу. Ведь польская элита, как, впрочем, и элита остальных стран, в подавляющем своём числе кормится из налогов, собираемых с населения. Ну хотя бы с этой, корыстной точки зрения польская элита могла учесть интересы польского народа? Ведь в 1939 г. польская элита отдала Польшу немцам — неприкрытым расистам, не считавшим основную массу поляков за людей, а Польшу — за государство.
И, наконец, четвертая особенность менталитета польской элиты — исключительная алчность и продажность. Если говорить о поляках образца 30-х годов, то к месту будет вспомнить мнение маршала Польши Юзефа Пилсудского о войне 1920 г.:
«…Я же постоянно вынужден был следить за тем, чтобы не произошло предательства. Такая угроза существовала и в Генеральном штабе, и среди генералов, и в Сейме, и в Министерстве иностранных дел.
…Я победил вопреки полякам — с такими полячишками я вынужден был постоянно бороться.
…Правительству я доверить не мог, потому что оно крало ещё беззастенчивее. У меня не было никакого доверия к Сейму и правительству.
…В Генеральном штабе каждый иностранец мог читать всё, что хотел, военные тайны проникали к немцам и большевикам. Никаких секретов, по существу, не было.
…В верховном командовании творились огромные злоупотребления. Вероятно, и многие депутаты Сейма были в них замешаны: не одно депутатское состояние было сколочено в результате злоупотреблений в военном хозяйстве, особенно грязным было дело о разворованных трофеях, взятых у немцев.
…Я одерживал победы тогда, когда бросал к чёрту другие дела, брался за главное — командование и побеждал. Победы одерживались с помощью моего кнута».[17]
28. Дополнив Залусского, я всё же не могу с ним согласиться по двум причинам. В 1939 г. речь шла о спасении, а когда ты тонешь и тебе подаёт руку пусть даже тот, кого ты сильно обидел раньше, разве ты не возьмёшь эту руку, даже если это рука москаля? Нет, в 1939 г. вопрос был в том, что польская элита вообще была не способна понять, что она тонет.
И второе. Залесский считает, что это от войны 1920 г., от победы в ней мозги польской элиты встали набекрень, шарики закатились за ролики и винтики из головы повыпадали. А разве раньше в истории Польши было по-другому?
29. Возьмём в качестве эксперта русского историка XIX века С. М. Соловьёва. Более чем за 200 лет до Второй Мировой войны Польша была суверенна. 1 февраля 1733 года умер польский король Август II. Предстояли выборы нового короля.
Россию по-прежнему терзали набегами крымские татары — вассалы Турции. Органическим врагом Турции была Австрия. Враг моего врага — мой друг. Так надолго Австрия стала пусть и неверным, но союзником России. Но соперником Австрии на континенте была Франция, по тем же причинам для неё любой враг Австрии и России был другом. В Швеции нарастали силы, жаждавшие реванша за поражения, нанесённые ей Россией в Тридцатилетней войне. Пруссия спокойно выжидала в нейтралитете, чтобы отхватить в этой драке куски пожирнее.
Европа разделилась на два лагеря — в одном Россия с Австрией и лишь потенциально Англия — традиционная противница Франции. В другом — Франция, Турция, Швеция. Оба лагеря бросились в Польшу с тем, чтобы обеспечить там короля, лояльного к своему союзу. Франция боролась за Станислава Лещинского, Россия — за курфюрста саксонского Августа.
22 февраля 1773 года российская императрица собрала министров и генералитет, которые постановили:
«1) По русским интересам Лещинского и других, которые зависят от Короны Французской и Шведской и, следовательно, от Турецкой, до Короны Польской допустить никак нельзя.
2) Для того отправляемые в Польшу министры должны усильно стараться денежные и другие пристойные способы употреблять сообща с министрами союзников, чтобы поляков от избрания Лещинского и других подобных ему отвратить, для того этих министров надобно снабдить денежными
