Сблизив головы, поют без голоса:
Слезы в глазах девок, слезы в глазах баб, а снаружи над русским простором, под русскими звездами разносится «Вахт ам Рейн».
Напрягаясь, тащит плуг лошаденка. За плугом, прихрамывая, идет парень лет семнадцати, рыжеватый, скуластый, с веснушчатым седлом на переносье. Он уже хочет развернуть плуг, как вдруг замечает двух девушек, идущих по тропинке в сторону деревни. Сейчас девушки поравняются с ним.
— Тпру… закуривай!.. — баском говорит парень лошаденке, сворачивает плуг на бок, быстро и ладно выпрягает коня и, пустив его на траву, тянется за тавлинкой.
Он успевает свернуть папироску из табачной пыли и прикурить от кресала, когда подошли девушки. Это Дуняша и ее подруга — быстроглазая Химка Девушки поздоровались с парнем, и Химка отошла в сторону, как и полагается при встрече тех, кого в деревне давно уже объявили женихом и невестой.
— Ты чего не пришла вчера? — спросил Колька Крыченков Дуняшу. — Я до самого комендантского часа ждал.
— Не могла… — ответила та тихо.
— А чего ты делала? — с тревогой спросил Колька.
— Стирала я. С фрицевыми поносками допоздна на реке провозилась…
— Вчера потеха была, — со смехом говорит Колька. — Каспа баб спасал! Он огляделся, обнаружил старое воронье гнездо, нахлобучил на голову, из нескольких соломинок сделал себе усы и, подобрав кривую орясину, взобрался на костлявую спину лошаденки. У Кольки — несомненные актерские способности.
Он вытянул тонкую шею, выпучил глаза, задвигал соломенными усами и стал, ни дать ни взять, Каспа в излюбленной роли.
Девчата рассмеялись.
— Юные поселянки, — важно и тупо проговорил Колька, — я есть добрый рыцарь Дон Кихот…
Испуганно охнула Химка — из оврага вылез кривой помощник старосты.
— Вон-на! — проговорил он с каким-то удовольствием. — В рабочее время тиятрами пробавляемся!.. Так и запишем. — Он вынул из кармана засаленную книжицу.
— Не, пан! — испуганно вскричала Дуняша. — Мы свой урок выполнили. Домой идем.
— Петриченкова и Носкова?.. — Помощник старосты поглядел на Дуняшину подругу. — Ладно, это мы проверим. А ты, скажешь, тоже выполнил урок? обратился он к Кольке.
— Уж и покурить нельзя? — независимо, хоть и с беспокойством, ответил тот.
— Всыпят десяток горячих, будешь знать перекур… и за тиятры еще надбавят! — пообещал помощник старосты и, спрятав книжицу, зашагал прочь.
— Коль, что же это?.. Неужто тебя накажут? — со слезами заговорила Дуняша.
— Еще чего! — хорохорился Колька. — Подумаешь, испугал!.. Пусть только тронут, сразу к партизанам уйду.
— Будь я мужчиной, дня бы здесь не осталась, — заметила Химка.
— Нешто я виноват? — обиженно сказал Колька. — Когда наши в лес уходили, у меня, как на грех, пятку нарвало… А знаете, третьего дня пошел я в Крупецкий бор и стал сигналы подавать. И куковал, и глухарем щелкал, и дроздом свистел — ни черта!..
— Тс! — предупредила Химка — Может, этот черт кривой где хоронится.
— Ну его к дьяволу!.. Дунь!..
Он быстро нагибается и целует Дуняшу в краешек рта.
— С ума сошел!
— Есть маленько!.. — Колька пытается повторить маневр, но сейчас Дуняша начеку и ловко увертывается.
Девушки со смехом убегают. Колька победно глядит им вслед…
Раннее утро. Задами деревни пробираются Надежда Петровна и Анна Сергеевна.
— Помощник старосты донес, — говорит Анна Сергеевна.
— Теперь одна надежда, что Каспа бухой, — говорит Надежда Петровна Коли он Дон Кихотом себя мнит, будет нам защита.
— Это точно! — подтвердила Анна Сергеевна — Но если трезвый, лучше не суйся, Петровна…
— Слава богу, тверезый он редко бывает… Женщины подошли к избе, выделяющейся среди других изб своим опрятным, даже нарядным видом.
— Ты поувертливей будешь, пошукай, какой он, — попросила Надежда Петровна — Главное, на усы гляди. — Ежели торчком стоят, значит, пьяный. Ежели…
— Да знаю!.. — Анна Сергеевна скользнула под ветку рябины и скрылась в зарослях.
Некоторое время слышны лишь шаги прохаживающегося возле крыльца часового и знакомая песня о «льющихся слезах», которую он мелодично насвистывал. Затем из-за кустов бесшумно выскользнула Анна Сергеевна.
— Беда, Петровна, усы книзу висят!..
Староста Большов отпил рассолу из глиняной посудины и поставил ее на стол.
— Помилуй малова, пан, — смиренно просит Надежда Петровна. — Неровен час — забьют.
— Не забьют, — скучным голосом отзывается Большов. — Всыпят горяченьких в пропорции, только умней станет.
По огуречной лужице на столе поползла, увязая лапками, крупная изумрудная муха Большов прихлопнул муху и счистил с ладони мушиную грязь.
— Нельзя, пан, молодого юношу, как нагадившего кобеля, перед всем народом сечь. Нельзя, чтобы соседи, дружки, невеста, чтобы мать, его рожавшая, видела, как он, голый, в своей крови вертится. Да это ж хуже, чем сто раз убить человека!
— Вон как заговорила, комиссарша! — с насмешкой и горечью произнес Большов.
— Какие же мы комиссары? Мы всю жизнь с косой и плугом дружили, с зари до зари робили, смертельно уставали…
— Бреши больше, комиссарша!
— Если ты насчет мужа моего намекаешь, что он партейный, так с него и спрашивай.
— Придет время — спросим… А меня и мою семью вы помиловали? распаляясь гневом, загремел староста- Когда наше хозяйство, трудом и потом нажитое, отобрали, а нас по этапу погнали, хоть один из вас заступился? Хоть один из вас детей моих пожалел?.. Я тогда себе зарок положил: все перенесть и не сдохнуть, и с вас, сволочей, ответ взять!.. Меня в тюрьмах и лагерях гноили, по ссылкам мытарили, детей от меня отторгли, жену в могилу свели, а я все сдюжил, все стерпел и вернулся, и теперь я над вами как господний карающий меч!
Большов громко икнул.
— Да, пан, ты — власть. Помилуй сына, век буду Бога за тебя молить! Надежда Петровна опускается на колени, низко кланяется. — Вот весь мой нажиток, ничего не утаила — Она достала из-за пазухи и развязала узелочек: в нем серьги, обручальное кольцо, брошки, мониста, нательный серебряный крест, оклад с иконы, две старинные золотые монеты и золотая зубная коронка. — Прими в благодарность.
Большов небрежно берет узелок и швыряет в ящик комода.
— Ладно! За филон его сечь не будут.
— Спасибо, пан!.. — По лицу Надежды Петровны покатились слезы. Она взяла милостиво протянутую руку старосты и поцеловала.
