— Можно мне остаться?
— А коли обход? Забыла ночевать по чужим хатам запрещено.
— Да ну их!..
— Не «нукай»! Хватит их нашим горем тешить. Ступай домой. Огородами иди, часовые не заметят.
— Тетя Надь!..
— Ступай!.. Ступай!..
Дуняша уходит. Надежда Петровна возвращается к постели сына. Колька сидит, упираясь спиной в подушку, но глаза его закрыты. Неожиданно он начинает смеяться, вначале тихо, потом все громче и громче.
Надежда Петровна склоняется над ним, обнимает, пытается уложить.
— Что ты, сыночек?.. Успокойся… Хочешь пить?..
— Дунь?.. — говорит Колька и открывает ярко заблестевшие в темноте глаза. — А здорово я их обхитрил!.. Они меня по всей деревне искали, а я в лесу отсиделся. Дунь, давай вместе в лес уйдем…
— Это я, сыночек, мати…
Но Колька не слышит и не узнает матери.
— Дунь, ну пойди сюда… Что ты такая робкая?. O-o-o! — закричал он вдруг и сбросил прочь одеяло. — Жарко!. Не могу, жарко! — И он принялся сдирать с себя рубашку.
— Что ты, сыночка!.. Ляжь! Я водичкой тебя полью… Только ляжь!..
— Жарко!.. Мама!.. — вскричал Колька, и с этим последним сознательным словом он вскочил, кинулся к двери.
Петровна хотела его удержать, но он с дикой силой отшвырнул ее, выскочил в сени, затем на улицу.
Петровна приподнялась с полу, взгляд ее упал на лампаду, теплившуюся под образом. Желтый огонек трепетал на суровом лице Саваофа.
— Господи!.. — ударила трехперстной щепотью в лоб, в грудь, в плечи Петровна, но больше не успела произнести ни слова.
На улице раздался выстрел, затем — второй. Петровна подползла к окну, отдернула занавеску. Посреди улицы, в лунном свете, серебристо растекающемся по белой рубашке, лежал ее мертвый сын.
Петровна отвернулась. Под руку ей попал металлический ковшик. Она размахнулась — и погасла разлетевшаяся вдребезги лампада, грохнулась на пол разбитая икона. Все погрузилось во тьму…
…Курень садовника на краю черного спаленного сада. За горизонтом слышится непрерывный грохот. Порой сизая туча озаряется трепетным, бледно-зеленым светом, похожим на сполох. Вокруг садовника по- давешнему расположились бабы и девки.
— Дедушка, ну сказывай дальше! — пристает к старику Софья. Дед прислушивается к далекому шуму боя.
— Об чем это я?.. — спрашивает в рассеянности.
— Ну как дракон жителей полонил, и светлый витязь к ним явился…
— Да, значит, явился к полонянам светлый витязь. Был он из наших курянин, потому еще древний Боян peк: «А мои куряне — ведомые кмети…».
В курень быстро входит Петровна, кивнула Дуняше, чтоб покараулила снаружи. Девушка сразу вышла.
— Слушай сюда, бабы! Наши ведут бои за Суджу, через день-другой будут здесь. Велено помочь наступлению и освобождаться своей мочью. Нынче партизаны выйдут из леса, мы должны подготовить встречу.
Бабы заволновались:
— А чего мы можем, Петровна? У нас, окромя рогачей да вил, никакого оружия.
— У меня дробовик есть! — сказала Настеха — И картечь к нему.
— А у меня шомполка, — сказал дед-садовник.
— Дробовое ружьишко и у меня найдется, — заметила Анна Сергеевна — Да ведь у них автоматы, пулеметы, пистолеты…
— Любое завалящее ружьишко сгодится, — сказала Надежда Петровна — Но не в том расчет. Главную работу сделают партизаны, а наше дело — навести страху на фрицев, не дать им к отпору изготовиться.
— Мудрена штука, Петровна! — усмехнулась Настеха — Может, Комариха на помеле промчится?
— За твое гузно держась! — огрызнулась Комариха.
— Тьфу на вас! — прикрикнула Петровна — Дед, помнишь легенду, как княгиня Ольга половцам отомстила?
— Вроде бы воробьев с горящей паклей на дома их наслала?
— Точно!..
— Хату жалко! — вздохнула одна из женщин.
— Дурища! Немец все равно спалит!
— Из Нетребиловки немцы уходили — с четырех концов зажгли деревню, сообщила Комариха.
— Факт! У него такая мода: ни себе, ни людям!..
— Откуда же воробьи возьмутся? — спросила Анна Сергеевна.
— А нам воробьи ни к чему. Как фрицы уснут, пусть каждая подкинет на сеновал уголек из печи. И сразу забирайте детей и до куреня тикайте. А как фрицев припечет и они начнут из хат выскакивать, вот тут их и встренут… И каким-то зловещим весельем полыхнули глаза Петровны.
…Длинные языки огня вылизывают ночное небо. Захлебываясь, строчит немецкий пулемет на околице деревни. То и дело раздается треск автоматных очередей. Трассирующие пули вычерчивают в темноте диковинную телеграфную строчку.
Мечутся по деревне немецкие солдаты. Одни из них, в форме и при оружии, пытаются что-то спасти в неразберихе пожара и внезапного нападения; другие, полураздетые, очумевшие от сна и невыветревшегося хмеля, бессмысленно носятся по улице, увеличивая панику.
Партизаны ведут бой на подступах к деревне. Но и в самой деревне сквозь треск пламени, крики, грохот осыпающейся черепицы и рушащихся стропил прорываются глухие звуки ружейных выстрелов. Старик садовник из своей шомполки, Настеха из дробовика, заняв выгодную позицию, стреляют по пробегающим мимо немцам.
В одном белье из горящего дома выскочил Каспа. Распахнул дверь сарая, вывел своего Росинанта и попытался вскочить на его костлявую спину. Но это увидели женщины. Они содрали Каспу с коня и потащили к горящему дому. Он пытался вырваться, что-то кричал, его опаленные усы жалко шевелились над искривленными от ужаса губами.
Горящий дом все ближе. Безумный страх придал Каспе силы. Он ударил в живот одну женщину, отшвырнул другую, рубаха треснула на нем, и он едва не вырвался, но тут подоспела с тройником в руках Надежда Петровна Она схватила Каспу за горло и потащила к пустой оконнице, за которой бушевало пламя.
— Остановитесь!.. Что вы делаете?.. — раздался крик.
Надежда Петровна обернулась. Солдат-славист, держа автомат стволом вниз, медленно подходил к ним. Их глаза встретились. Надежда Петровна уступила Каспу товаркам и вскинула тройник. Немец отбросил автомат и поднял руки. Его губы дергались, пытаясь сложиться в улыбку. И вдруг он улыбнулся беззащитной, слабой улыбкой. Он улыбался Надежде Петровне, веря, что простое, слабое, человеческое погасит сжигающую ее ненависть. Конечно, Надежда Петровна узнала его, но ничто в ней не дрогнуло.
Он понял, что сейчас грянет выстрел, и, ловя последнее мгновение, сказал:
— За что?.. Я ж не такой немец!..
— Ты хороший немец, — почти ласково отозвалась Надежда Петровна. — Но ты неприятель! — И спустила курок.
Улыбка сползла с его лица, сменившись гримасой — не боли, а горького удивления…
