Отдохнув, штурман решил продолжить путь и, спустившись, рассмотреть все поближе. Но, спустившись вниз и пройдя несколько шагов, он вдруг услышал голос Альвареца:
– Ты почему вернулся?
– Куда? - Кошкин ничего не понял. - А ты откуда взялся?
– Как это - откуда? - в свою очередь удивился капитан. - Тебя жду. Я же сказал: разведай обстановку по ту сторону скал. Есть у меня идея… А ты до вершины долез - и вернулся. Трудно, что ли?
– Н-не трудно… Я не возвращался… Я дальше пошел… - Штурман замолчал, пытаясь осознать происходящее. Альварец, по-видимому, занимался тем же.
– Странно, странно… - сказал он. - Попробуй еще раз, а?
Кошкин попробовал еще раз. Результат остался прежним.
– Еще? - спросил штурман.
– Хватит, - ответил капитан. - Суду все ясно. То есть ничего не ясно. Той стороны нет вообще. Есть только эта. Плюс-минус бесконечность. Компьютер прав.
– В каком смысле? - Кошкин ничего не понимал.
– В смысле бесконечности. Похоже, мы с тобой залетели на край света. То-то здесь черт-те что творится. Торможение наше… Чуть в лепешку не разбились, и обо что? О пустоту. Скалы, имеющие только одну сторону… Зеркало это…
– А что? - тупо спросил Кошкин. - Что - зеркало?
– Конечно, это не зеркало, - задумчиво сказал Альварец. - Это какой-то естественный генератор материи… и антиматерии… И вещество планеты не реагирует ни с веществом, ни с антивеществом… Интересно, интересно… Эх, на Землю бы сейчас! - с досадой сказал он.
– Не выйдет, - угрюмо заявил Кошкин. - Даже на базу не выйдет. Плюс-минус бесконечность. Как тут курс рассчитаешь? Да и горючее… - Он махнул рукой.
– Н-да-а… Курс… Горючее… Курс, горючее… - забормотал невидимый, но мыслящий и, следовательно, существующий Альварец. Вдруг он вскрикнул. Кошкин испуганно подскочил.
– Ты что? - спросил он. Капитан не ответил.
– Капитан! - закричал Кошкин. - Ты где?
Альварец молчал. Кошкин в изнеможении опустился на камень.
Так он просидел довольно долго, безуспешно борясь с схватившим его оцепенением. Наконец поднялся и, взяв в руки брошенный аннигилятор, медленно повернул широкий раструб к груди.
– Ты что задумал? - раздался вдруг знакомый голос. Услышав его, Кошкин чуть не сошел с ума от радости.
– Что ж ты молчал? - закричал он.
– Я не молчал, - ответил Альварец. - Я летал.
– Как это? - Кошкин захлопал ресницами.
– Так. Без руля и без ветрил.
– Так не бывает, - сказал Кошкин.
– Бывает. Я же теперь невещественен, - пояснил капитан. - Я теперь сгусток энергии. Могу летать куда хочу. Без всякого курса и без всякого горючего, я сразу не сообразил. Ну, ничего. Теперь все будет в полном порядке. Улавливаешь мысль?
– Не-а, - честно ответил Кошкин.
– Сейчас уловишь, - бодро пообещал капитан. - Иди к зеркалу.
– Зачем? - Кошкин опешил.
– Затем, что ты сейчас отразишься, потом аннигилируешь со своим двойником, превратишься в сгусток энергии, и мы вместе полетим на базу. Понял?
– Понял, - штурман с готовностью кивнул.
– Что ж ты стоишь?
– Боюсь.
– Боишься? - рассердился Альварец. - А совесть у тебя есть? Как других в энергию превращать, так пожалуйста, а как самому, так «боюсь»!
Кошкин повернулся и на негнущихся ногах направился к зловещему зеркалу.
– Смелее, смелее, - подбадривал капитан. - Не так страшна аннигиляция, как ее малюют. Как только он выйдет, ты с ним сразу же поздоровайся. За руку.
Кошкин остановился в нескольких шагах от зеркала и с испуганным интересом заглянул в него. Увидев свою фигуру, свое бледное лицо за стеклом шлема, широко раскрытые глаза, он слабо усмехнулся.
Его двойник медленно вышел из полированной поверхности. Кошкин нахмурился, вздохнул и протянул двойнику руку.
Павел Кузьменко
И вот уже третий год подряд космический звездолет «Заре навстречу» настойчиво удалялся от Солнца. За это время романтическая надпись по его левому борту несколько поистерлась от столкновений с метеоритами, астероидами, мусором и прочей небесной мелочью, различались лишь отдельные буквы: «За…е…в…ечу», что несколько напоминало «Изувечу» и, во всяком случае, не обещало ничего хорошего. В космосе, как говорит опыт, нужно быть готовым ко всему.
Космический будильник, болтавшийся, как бобик, на цепочке над ухом борткомандира полковника Агапова, натужно поперхал и сказал человеческим голосом: «Доброе у…» Не получилось. «Доброе у… доброе у… доброе у…», переходящее в отвратительный ультразвук. Полковник могучей рукой поймал будильник и задушил.
– Кто на стреме? - проворчал командир и, дернув одеяло с бортинженера Булатова, поплыл в рубку. - Вставай, картошку чисть! - крикнул командир, обернувшись, и канцелярские скрепки, державшие одеяло на худеньком Булатове, веселыми мухами разлетелись по спальной каюте.
«На стреме», как звездоплаватели между собой называли вахту у пульта управления и связи с Землей, никого не было. Правда, корабль двигался в автоматическом режиме, а последними передачами из ЦУПа были новогодняя шифрограмма, которую тут же выкинули, так как к ней забыли приложить дешифратор, и радиограмма Нинке Кузиной от мужа. Но все равно, будет когда-нибудь порядок в этой экспедиции или нет?!
Полковник Агапов нажал кнопку сигнала чрезвычайной тревоги, сработавшую с третьего раза. На зов явилось помятое существо - бортрадист Шурик Ямай-ко с очень красивым голубым в розовую прожилку фингалом вокруг глаза.
– Товарищ командир, разрешите доложить. Вчера между 18 и 24 часами по бортовому времени бортмеханик Шустер, причинив мне тяжкие телесные повреждения, получил со склада 500 грамм препарата С-14 и заперся с бортпроводницей Кузиной в кают-компании для совершения развратных действий.
Препаратом С-14 тут называли самогон для очистки контактов и окуляров, на производство которого шла вся продукция оранжереи и половина тепловой энергии корабля, поскольку выданный на Земле спирт был выпит еще в первые два дня.
– Убью гада, - пообещал борткомандир. - Вот когда-нибудь возьму и убью. Сколько ему уже аресту набирается?
– Один год, четыре месяца и десять дней.
– Запиши еще пятнадцать суток. Да по всей форме! Не как тогда.
– А-а, э-э…
– Себе наградной выписывай. «За личное мужество». Иди умойся, а то смотреть противно. А мне тут эксперимент по программе произвести… Это самое…
Агапов бессмысленно пощелкал тумблерами никелированного французского аппарата, который поставили в последний момент и назначение которого не было известно ни одному из членов экипажа.
