так начали формировать русскую армию? — Можно только удивляться политической прозорливости Булгакова — он выявил самые существенные и самые острые вопросы гетманской (и не только гетманской) власти. Действительно, препятствуя в течение нескольких месяцев формированию русских военных соединений, германские и гетманские власти в октябре-ноябре 1918 г. инициировали образование таких частей в связи с тем, что в Германии началась грозная революция, а на Украине фактически поднялось восстание петлюровцев. Создалась опаснейшая ситуация («ухватило кота поперек живота»), и тогда П. П. Скоропадский издал 13 ноября грамоту, в которой объявил, что отныне он будет делать все возможное для будущей федерации с Россией. «Я решил опереться на русский офицерский состав и на свою Сердюкскую дивизию, на которую я рассчитывал при всех обстоятельствах. Русскому офицерскому составу я должен был немедленно объявить о федерации, так как мне все уши прожужжали, что если это будет сделано, то весь офицерский состав станет горой ради России за гетманскую Украину» (Там же. С. 104).
Но было уже поздно: за несколько недель и даже дней невозможно было организовать боеспособные части, в то время как Директория уже располагала большой армией, вооруженной не только стрелковым оружием, но и тяжелой артиллерией. Мобилизация, объявленная гетманом, началась только 9 декабря — за пять дней до капитуляции! Именно в этот пятидневный водоворот событий и попали русские офицеры и вообще все сторонники единой России и Украины.
...мы бы взяли теперь Москву... Троцкого прихлопнули... в Москве, как муху. — Кстати, гетман прекрасно понимал значение Украины в сложившейся ситуации, а особенно ее роль в борьбе с большевизмом. Вот его мнение по этому вопросу: «Гетманская Украина представляла громаднейший и богатейший плацдарм, поддерживавший здоровое украинство, но тем не менее не враждебный России. Все ее помыслы были обращены на борьбу с большевизмом. Только с Украины можно было нанести решительный удар по большевикам, только Украина могла поддержать и Дон, и Деникина без обращения к иностранным державам. С падением Гетманщины неминуемы были Петлюра и Винниченко с галицийской ориентацией, совершенно нам, русским украинцам, несвойственной, с униатством, с крайней социалистической программой наших доморощенных демагогов, которая, несомненно, вела к большевизму...» (Там же. С. 27—28). Такое ясное понимание ситуации, и в то же время практически ничего не было сделано гетманом для создания прорусской армии, ибо он сам ее опасался, чтобы не повредить «здоровому украинству». В результате же «нездоровое украинство», возглавляемое Петлюрой и Винниченко и фактически поддерживаемое большевиками, снесло гетманство и создало все предпосылки к вторжению большевиков настоящих.
...немцы не позволили бы формировать армию, они боятся ее. — Эта мысль отражала фактическое состояние дела, ибо немцы были категорически против не только формирования прорусской армии, но и возражали и препятствовали созданию национальных украинских частей. Однако Булгаков говорит не о том, что было, а о том, как разумно нужно было действовать.
У нас теперь другое, более страшное, чем война, чем немцы, чем все на свете. У нас — Троцкий. — Быть может, это самая смелая мысль, высказанная Булгаковым в романе и проведенная им последовательно и до конца. Троцкий в произведениях Булгакова занимает особое место. Ни одна из зловещих фигур того времени не отмечена так значительно и так высоко, как Троцкий. Для Булгакова это был не только наместник дьявола на земле, но и существо, от которого зависела судьба России. Страшное, чудовищное, всесильное, магическое, неукротимое существо, несомненно попущенное сверху за грехи великие. Булгаков внимательнейшим образом наблюдал за каждым шагом Троцкого и уловил момент, когда этот зверь стал терять силу. 8 января 1924 г. писатель открыл новый год следующей записью в своем дневнике:
«Сегодня в газетах: бюллетень о состоянии здоровья Л. Д. Троцкого.
Начинается словами: „Л. Д. Троцкий 5-го ноября прошлого года болел инфлуэнцией...', кончается: „отпуск с полным освобождением от всяких обязанностей, на срок не менее 2-х месяцев'. Комментарии к этому историческому бюллетеню излишни.
Итак, 8-го января 1924 г. Троцкого выставили. Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть Он ей поможет!»
В этот период писатель вел не дневник в общепринятом смысле этого слова (подневные записи), а записывал изредка в тетрадь только важнейшие события или мысли. Так что следующая запись оказалась не менее значимой и не менее исторической. Вот эта запись:
«22-го января 1924 года.
9-го января 1924 г. по старому стилю.
Сейчас только что (пять с половиною часов вечера) Семка сообщил, что Ленин скончался. Об этом, по его словам, есть официальное сообщение».
Несмотря на не совсем историческое — «Семка сообщил», весь остальной текст звучит как эпохальный.
Булгаков, конечно, остро ощущал неординарность происходивших событий, если в романе (третья запись в дневнике 25 февраля: «...я читал куски из „Белой гвардии'...») придал Троцкому значение более страшное, «чем все на свете».
Булгаков оценивал Троцкого не только с точки зрения его личных качеств, но прежде всего по возможным последствиям его политической линии, интуитивно, видимо, предполагая, что Россия будет использована этим ультрареволюционером в качестве «аргумента» (идеологического, материального и военного) для свершения вожделенной «мировой революции».
...план у гетмана был правильный... Край украинский... хотят балакать на этой мове... Впоследствии же гетман... положил бы Украину к стопам... — В коротком выступлении Шервинского Булгаков сформулировал, по сути, всю программу Скоропадского, о которой впоследствии гетман распространялся довольно часто. Например: «Я глубоко убежден, что моя политика была правильна и в отношении Великороссии, и в отношении Украины. Только идя тем путем, которым я шел, можно было создать Украину, и тем же путем можно было во сто крат легче восстановить Россию... Я не скрываю, что хочу лишь широко децентрализованной России; чтобы жила Украина и украинский народ; чтобы в теснейшем союзе отдельных областей и государств Украина занимала достойное место и чтобы все эти области и государства сливались бы, как равные с равным, в одном могучем организме по имени Великая Россия...» (Скоропадский П. П. С. 88). Расхождения здесь только в одном: Шервинский говорит об империи самодержавной, а Скоропадский, скорее всего, о государстве федеративном.
...во дворце императора Вильгельма, когда ему представлялась свита гетмана? — Визит гетманской делегации в Берлин состоялся в начале сентября 1918 г.
...Вильгельма же тоже выкинули?.. оба в гостях в Дании, с ними же и августейшая... Мария Федоровна. — Из всей этой преднамеренно распространяемой большевиками лжи соответствовало истине только одно: в Дании находилась императрица Мария Федоровна (1847—1928). Царская семья во главе с императором Николаем II была зверски убита, а император Вильгельм (1859—1941) отрекся от престола и выехал в Голландию.
— Ему никогда, никогда не простится его отречение на станции Дно. Никогда. — Это была твердая позиция Булгакова: он полагал, что русский государь ни при каких условиях не мог отречься от престола. Такую же мысль высказал в свое время Н. М. Карамзин в беседе с императором Александром I. Характерно, что
