Здесь Рим и Греция, которых больше нет…
Свой дом – из поколенья в поколенья -
Здесь красят все в один и тот же цвет.
Законы крови – тёмные законы.
Им подчинишься прежде, чем поймёшь.
Зальёт закат задумчивые склоны -
И вновь тебя охватывает дрожь.
Большая рыба пожирает мелких.
И остаётся сумрачный вопрос:
Зачем назад раскручивают стрелки
И проверяют память на износ?
Ставят на стол, отогнав мошкару,
Сыр и вино… Не шумят на ветру
Кроны деревьев; полуденный жар
Там наверху превращается в шар.
Кудри на солнце светлы и легки.
Скоро вернутся домой рыбаки.
Женщина держит кувшин на весу,
Видит на дне золотую осу.
Долго немейское пьётся вино…
Славное в землю ложится зерно.
Боги бессмертны, добротно жильё.
Неотразимо Афины копьё.
Поэт, зачарованный словом своим,
С великим усердием думал над ним.
И тени, которым положено спать,
Всю ночь позволяли себе оживать.
По комнате медленно ходит поэт,
И в ней загорается мысленный свет.
Он прожил немало, он даже привык,
Что в зеркале чаще не он, а двойник.
Он видит в стене указующий гвоздь
И капель на стёклах растущую гроздь;
И в детстве когда-то разбитый кувшин
Стоит на столе, как союз, нерушим…
И, время сдвигая, летали слова.
И майским парадом гудела Москва.
И снова он встретился с женщиной той,
Сгустился за окнами Азии зной.
Но тайное знание сводит сума…
И эта неправда – как правда сама.
Весёлый полдень, солнечный укол,
Две лодки возле берега качались -
Когда стаканы ставились на стол
И лёгкою печалью наполнялись.
Здесь все друзья – и будет пир горой.
Кого зовём, кому сейчас кричим мы?
Уходит прочь лирический герой
И гибнет далеко не без причины.
Пусть не болит об этом голова…
Для всех, кого сегодня повидали,
Мы подберём несрочные слова
Из царскосельской и прекрасной дали.
Все прощены. Пускай не
Чего бы жизнь ещё не причинила,
Мы видим свет, а он, конечно, есть,
Когда к утру сгущаются чернила.
Мы не храним – и всё-таки храним
Всезнающего бреда достоверность,
Не понимая, что стоит за ним -
Упрямство или
непустая верность.
Когда накрывает волной тополиного пуха
И в сторону света открыт судоходный июнь, -
Есть в общей гармонии невыносимый для слуха
Горячий избыток – и ярче бликует латунь.
И всё же не бойся, пусти свою радость на волю.
Она при тебе, даже если покатится вниз.
Бумажный кораблик недолго стоит на приколе:
Немного качнуло – и строчки уже понеслись…
Фонарь кормовой на ветру раздувается (где ты?),
Корабль-неумеха, бесстрашный бумажный пловец,
Он тягой попутной на край отправляется света
И думает: это начало. А это – лишь света конец.
В закатный час, когда тепло и свет утратив,
Кровавый диск стоит над миром, будто спятив,
И, словно великанова слюна,
Прихлюпывает лёгкая волна,
Три барышни, три рыбки, три пираньи
Загадывают три своих желанья.
И ни одна не открывает рот -
Хоть очевидно всем, что полон он забот…
И вы, друзья, вытягивая спинки,
Ныряете, как рыбки-невидимки.
И суеты чудовищная пасть
Вас настигает – и даёт пропасть.
Метафора – подзорная труба.
А правда неосознанно груба -
И потому не терпит искаженья.
Но в линзу мощную глядит воображенье,
И начинается серьёзная игра.
Там тени выпуклы
и гроздьями висят.
Туда подошвы легкие скользят.
Там вечность приближается (как будто!).
И длится чудо целую минуту…
И смысла не доищешься с утра.
