«Спасите!» – крикнул машинист,
И взорвался котел.
Бедняжка Питер побледнел
И устремился к маме –
Не сталкивался прежде он
С подобными вещами.
Оставил машиниста он
И гибнущих людей,
Поскольку дорожил одной
Игрушкою своей.
А после Питер заболел
И очень грустный был,
И тщился пирогом заесть
Раскаяния пыл.
Закутавшись в пять одеял,
Он спит без задних ног,
То на один, то на другой
Заваливаясь бок.
Глаза его красным-красны,
И грипп повинен в том,
Но скоро вылечится он
Горячим пирогом!
Папа во время несчастного случая был в деревне, и ожидалось, что вернется он только через три или четыре дня. Все надежды на восстановление локомотива Питер возлагал исключительно на папу, у которого были изобретательный ум и ловкие руки. Не было такой поломки, которую тот не умел бы устранить. Для деревянной лошадки Питера он был настоящим ветеринаром. Когда эту лошадку приготовили уже на выброс за негодностью, папа ее подобрал и починил, хотя даже плотник говорил, что ничем не поможет бедняжке. И кукольную колыбель, которую никто не мог исправить, папа сумел привести в порядок. И когда поломался Ноев ковчег, он с помощью маленького пузырька с клеем, нескольких деревяшек и перочинного ножика так здорово закрепил на булавках всех зверей, что прочнее уже некуда.
В день, когда папа вернулся домой, Питер с героической самоотверженностью молчал о локомотиве до тех пор, пока папа не пообедал и не выкурил свою послеобеденную сигару. Правда, это мама посоветовала Питеру проявить самоотверженность, но ведь он сумел ее проявить. И это потребовало изрядной доли терпения.
И вот, наконец, мама обратилась к папе с такими словами:
– Теперь ты, я вижу, отдохнул и успокоился, и мы должны тебе сообщить о большой железнодорожной катастрофе. Очень нужен твой совет.
– Да, говори.
И тогда Питер вынес сломанный локомотив.
– Однако, – вздохнул папа, тщательно осмотрев то, что осталось от игрушки.
– Что? Никакой надежды? – тихо, срывающимся голосом пробормотал Питер.
– Нет, почему же. Мне нужны будут инструменты, кусок меди, паяльник… Впрочем, лучше это отложить на какой-нибудь очень дождливый день. Кажется, в субботу обещают непогоду. Мне придется провозиться все утро, и вы будете мне помогать.
– Разве могут девочки чинить локомотив? – недоверчиво произнес Питер.
– А почему же нет? Думаешь, девочки глупее нас? Вовсе нет. Филлис, ты хочешь быть машинистом поезда?
– У меня же все лицо будет грязное, – вяло пробормотала Филлис, – и я обязательно что-нибудь поломаю.
– А я, пожалуй, хотела бы! Как думаешь, папа, у меня получится? Или даже истопницей? – с энтузиазмом отозвалась Роберта.
– Ты хотела сказать «кочегаршей»? – спросил папа, продолжая толкать и трясти машину. – Ну, что ж, мы тебя обучим, и ты будешь первой в мире женщиной-кочегаром. Помню, когда я был мальчишкой…
В это время раздался стук в дверь.
– Ну, кто там еще? Если это закон, что для англичанина его дом – его крепость, то уж и строили бы крепости за семью запорами и с подвесным мостом.
Между тем в комнату вбежала Руфь, рыжеволосая служанка, и сообщила, что какие-то два джентльмена требуют хозяина.
– Я проводила их в библиотеку, – добавила девушка.
– Это, наверное, подписка о назначении викария, или собирают деньги на церковный хор, – сказала мама. – Как-нибудь отделайся от них поскорее, иначе вечер будет испорчен, да и детям уже скоро пора спать.
Но у папы никогда не получалось быстро отделываться от посетителей.
– Как бы хотелось, чтобы у нас были рвы и мосты, – вздохнула Роберта. – Появился какой-то нежелательный гость – и сразу же мы поднимаем мосты. Боюсь, они так заморочат папе голову, что он забудет, кем он хотел стать, когда был мальчиком.
Мама пыталась развлечь детей волшебной сказкой о принцессе с зелеными глазами, но это плохо удавалось, потому что из библиотеки доносились реплики папы и двух пришедших господ. Папин голос звучал громче и совсем по-другому, чем когда он говорил с людьми, пришедшими собирать подписи или деньги на церковные праздники.
Потом в библиотеке зазвонил колокольчик, и все облегченно вздохнули.
– Это он позвонил, чтобы служанка их проводила, – сказала Филлис.
Но Руфь вместо того, чтобы провожать посетителей, вбежала в детскую, и вид ее показался всем очень странным.
– Мэм, простите меня, пожалуйста… – бормотала она, – хозяин вас просит зайти в кабинет. У него такой ужасный вид, он как мертвый… Приготовьтесь к самому плохому: или кто-то умер из ваших близких, или банк лопнул, или…
– Не волнуйтесь так, Руфь, – ласково проговорила мама, – ступайте к себе.
Потом мама вошла в библиотеку. Были слышны еще разговоры. Руфь пошла вызывать кэб*[4]. Дети слышали стук ботинок по коридорам и ступенькам. Кэб уехал, и кто-то с силой хлопнул дверью. Потом пришла мама. Лицо у нее было такое же белое, как ее кружевной воротничок. Глаза казались огромными и сверкающими. Губы были как одна тонкая красная полоска. Они потеряли всякую форму.
– Уже время спать, – проговорила она, – Руфь вас уложит.
– Мама, но ты ведь обещала, что по случаю папиного приезда мы посидим подольше, – напомнила Филлис.
– Папа… Его вызвали по делу. Нам всем пора спать, мои милые.
Питер и Филлис поцеловали ее и пошли каждый в свою спальню. Роберта задержалась, она крепко обняла маму и прошептала:
– Ведь ничего не случилось плохого? Никто не умер?
– Нет, никто не умер, – мама, казалось, отталкивала от себя девочку, – я пока ничего не могу тебе сказать. Ступай, моя девочка. Прошу тебя…
Роберта повиновалась.
