— Как же взяли бриллиант? Она его с собой носила? — продолжал допрос следователь.
— С чего бы? Баба и не знала о нем. Отдала все сумки и чемоданы Фаризе. Та в них жратву таскала продавать на магистраль.
— Зачем же убили Катерину?
— Она не хотела сказать сразу, что чемодан не у нее. А мне каково? Ведь не слепой, видел, как живет эта семья. Дети — все в обновках. Сама баба всяк день кофты меняет. Мужик ее даже по дому в джинсах ходит. С каких хренов разжирели? Я испугался. Уж не нашли ль камешек? Не загнали ль какому-нибудь гаду?
— Ну, а когда узнали все, ведь могли живой отпустить? — спросил Рогачев.
— Не мог, — вздохнул Яшка.
— Почему?
— Запоздала она. Призналась, когда жизни не осталось. Волчицей защищалась. Готова была на куски порвать. А обзывала как грязно! Хуже бомжихи материлась. Я ведь и этой пригрозил с детьми расправиться. И тоже помогло. Раскололась насчет Фаризы… Но я уже не смог простить ей услышанного. И врубил напослед от всей души, — осклабился черным ртом Яшка.
— Не могли простить?! А как тогда полезли на нее?
— Отомстил за свое! Точку поставил. Я никому не прощал оскорблений. Ни живым, ни мертвым! — глянул на Рогачева пронзительно. И добавил: — Вот с тобой, думаешь, почему заговорил? Потому что третий ты такой в моей жизни. Не материшь, не трясешь кулаками перед рожей, не грозишь глаз на жопу натянуть. Не обзываешь, не цепляешься ко мне в горло. Я так устал защищаться от вашей стаи. Надо было мне родиться с волчьей мордой, чтоб познать цену человечьей толпе. Свирепее ее нет никого на свете, — Яшка с трудом перевел дух.
— Странно. Убивая и оскверняя трупы, вы же еще и окружающих вините в жестокости. Это что, обратное восприятие?
— Я убивал, чтоб выжил один из вас! Юрка! Он должен жить за себя и за меня. Он мог сбиться с курса. Но при этом не терял себя!
— Не о нем сейчас разговор. Расскажите, как получили камень? У Фаризы забрали?
— Я увидел ее вблизи всего один раз. В тот день долго возле их дома крутился. Приметил, что баба сумки моет и вешает за сараем сушиться. Поблизости от нее — никого. Ни мужика, ни стариков, ни детей. Я ждал, как голодный барбос! И все боялся, что Катерина обманула меня. Но ведь предупредил, если не сыщу свой чемодан, урою обоих ее выродков…
А Фариза будто терпенье мое испытывала. Нет бы все сумки и чемоданы разом притащить. По одному из дома выносила. Я уж глаза проглядел — где ж тот чемодан? Глядь! Батюшки! Несет! У меня аж мурашки по телу поскакали. Я в кустах тише зайца заглох, глаз с бабы не свожу от жути, чтоб не нащупала, не нашла мое сокровище. И мысленно тороплю ее поскорее повесить чемодан на просушку да отвалить.
А баба ни в какую. Уже помыла все и не уходит. Взялась по сумеркам подметать. Я выждал, когда потемней стало. Хотел незаметно чемодан спереть у нее из-за спины. Да эта дура как раз повернулась в мою сторону. Я ее оглушил, а сам — хвать чемодан и ходу через забор.
На полпути не выдержал. Решил проверить. Влез под подклад, отогнул картон. И нащупал. Все верно сказала та блядешка. Я, когда ее мордовал, брякнул, что она — курвица, украв тот камешек, человека под смерть подставила. Выходит, не сбрехал. А тут, когда глянул на бриллиант, аж прослезился. До чего хорош! Не будь я Юркиным обязанником, может, тоже в голову взбрело бы шальное.
— Вы действительно хотели его вернуть?
— Отдать! Но за деньги, как договорились. Потому с посланцами не стал встречаться, что в записке о деньгах ни слова не было. Я не дурак, чтоб даром отдавать. И с Юрки свое выдавил бы. Он трус. На него чуть надави, по самые яйца расколется.
— Вы знали, что крутые ищут вас?
— Слышал. Но они меня в глаза не видели. А по кличке меня сыскать невозможно. Ни в Березняках, ни фермер не знали ее. Это крутым Барин так меня назвал. Ну да ни хрена, кроме этой кликухи, они с него не выдавили.
— Значит, мысли оставить себе камешек не было? — спросил Рогачев.
— Нет. Зачем он мне? Я имел в свое время много. Да впрок не пошло. Вы о том знаете. С тех пор «золотой лихорадкой» не маюсь. Зона остудила. Если б не жадность, может, не получил бы срок и остался на воле. Теперь поумнел. Уже не коплю ничего. Ни на черный день, ни на завтра.
— И все-таки для чего-то понадобились деньги? Сами говорите, что Платонову даром не отдали бы бриллиант?
— Какой-нибудь угол хотел себе купить. Не жить же весь век у фермера. Мечтал о домишке! Своем, пусть крохотном, но собственном. Теперь и это не сбудется, — вздохнул Яшка.
— Когда в морге работали, на что копили?
— Тоже на дом! Но тогда я был моложе и глупей. Хотел особняк отхватить. Двух- или трехэтажный! Обставить его и жить по-пански. Но тоже все кувырком. Невезучий я с самого детства. И теперь… Мать умерла, не смог похоронить, сам умирал в больнице. Юрка похороны матери сделал. Все как положено. Они были друзьями и хорошо ладили. Порою его принимали за ее сына. И ни она, ни Юрка не отрицали родства, хотя никем друг другу не доводились. Именно за это я уважал его.
— Но он знал, что вы убили тех женщин? Потом напали на Фаризу. Почему Платонов не забрал у вас бриллиант сразу, как только тот попал в ваши руки?
— Мы с ним договорились, что я ему сообщу. И я позвонил Барину на сотовый. Юрка ответил, что скоро будет, но не приехал. Видно, не было баксов, какие обещал мне за дело дать. Без них он ничего не получил бы.
— Где вы с ним должны были встретиться? — поинтересовался Рогачев.
— На магистрали, неподалеку от поворота на Березняки есть ресторан. Там мы с ним увиделись бы.
— Что вы сделали бы, если бы крутые вас нашли?
— Меня все знают лишь по имени. Бандюги его и не слышали.
— Чем вызвано, что вы получали сообщения от Платонова под указательным столбом? Почему он не хотел показываться в деревне?
— Юрка не мог. Все времени не хватало. Особо в последние месяцы. Но сдается, не только в том крылась причина. Не хотел засветиться рядом со мной. Он избегал при людях показать, что мы знакомы. Гнушался, стыдился меня. А в городе даже не здоровался. Все из-за моей внешности. Но когда припекало, тут же находил меня…
— Помимо этого случая, с чем еще обращался к вам Платонов? В чем вы ему помогали? — поинтересовался Рогачев.
— Узбеков от него пуганул. Наехал на них. Ох, и улепетывали они к своей машине! Бегом! Не брани — рыла испугались! Больше и не появились. Ну, а о другом не просил.
— Скажите, Яков, как Бешмет узнал, кто вы есть на самом деле?
— Сам дурак! Проговорился, с чем влип. Он враз смекнул. Я ж Платонова назвал. Этот кавказец как подскочил с нар, будто ему с разбегу каленое шило в задницу вогнали! Да как взвыл: «Так это ты и есть тот самый падла — Горелый, кого мы повсюду шмонаем? Ах ты, козел мокрожопый! Мандавошка с гнилой транды! Прохвост облезлый! Крысиный выкидыш!»
Меня такие гадости за все живое задели. Я к его глотке! Вцепился намертво. Он мне в пах коленом! Так поддал, что один Бешмет мигом сворой показался! И все оскаленные, брехливые, свирепые. Каждый грозится. Ну, а мне каково? В паху, признаться совестно, все болит и горит, будто туда раскаленную сковородку сунули и заживо поджарить вознамерились. Я от той боли волком взвыл. А Бешмет сверху оседлал, как джигит. И личность мою кромсает, кулаки свои немытые в нее сует. И лопочет: «Я из тебя, уродина, такое состряпаю, что черти в аду со смеху обсерутся! Башку твою поганую сорву и в жопу вставлю! Чтоб в другой раз знал, как выполнять просьбу хозяина!»
— Кого?! — спросил я Бешмета. — Иди ты вместе с ним на три рубля! Хозяина сыскал! Видал я всех вас в сраке мертвой шлюхи! Вот всем вам! — И отмерил, как полагалось, по самую макушку, еще и фингал сверху покрутил.
