— А у нас в батарее один хохмач был. Сидим как-то у зенитки, отдыхаем после боя. Тишина там, сам знаешь, короткой была. А тут что-то затянулась. Ребята радуются. Но мне не поверилось. Чую, не к добру. И неизвестно, откуда беду ждать. Душманы окружить нас хотели. Разнести в пыль. Сами же мы замаскировались в ложбине. А как узнать, где эти черти? Тут-то наш хохмач сообразил. И говорит мне, что сам, без орудийного расчета управится. И чтоб ты думал, слышу через пятнадцать минут пальба идет в соседнем распадке. Грохот, взрывы! А я знал, там никого нет. Связался по рации с ребятами. Тоже не знают, в чем дело. С час в том распадке все гудело. Потом наш Ефим появился. С данными, где «духи» скучились. Мы и дали по точкам тем из всех орудий. Когда проверили результат, восемь огневых точек разнесли в брызги. Они нас доставали! Ну, на радостях Ефима вспомнили. Спросили: как удалось ему выявить, узнать, пронюхать все так быстро? А он смеется, мол, в разведку не один ходил, а с Васькой. Тот и помог. Его заслуга! Мы не врубились. Ефим, зараза, недолго думая, как завизжал по-свинячьи, как захрюкал! Ни дать, ни взять, кабан под ножом орет. Даже запах пошел похожий! Ну, а у афганцев свинья — вроде нашего черта! Они не только не едят, голоса, вида не переносят! Мозги сеют. И давай лупить на свинячий визг. Думали, мы обед готовить решили. А Ефим успел слинять подальше от греха и зафиксировал, чем, откуда лупят. Ну не дурье? Где бы там — в горах свинью раздобыли живую? Пленные афганцы потом долго злились на Ефима. Поняли свою оплошку. Мы их оглушенных, раненых и контуженных больше полусотки приволокли в тот день! Три дня тишина стояла вокруг!
— Я слышал об этом случае! — смеялся Скворцов.
— Наш Ефим теперь в Смоленске живет. Сколько ребят ему жизнями обязаны! Хороший парень. Душа батареи! Теперь вот двоих детей растит. Недавно с ним виделся! Работает! Все такой же хохмач! Пришел сюда меня навестить, а сам как заорал Васькой! Дежурный сержант чуть не офонарел! Я-то сразу понял, кто пришел! Мой сотрудник на Ефима и теперь косится…
Скворцов хохотал, как мальчишка, над проделкой Ефима:
— Ну и позывной у вас!
— Это точно! Неповторимый! А ты как? Отошел от Афгана или еще дергаешься? — спросил Петрович, осторожно нащупывая путь к основной теме разговора.
— Теперь уже проще! Снова на крыло встал. Уже полгода в небе. До этого не допускали к полетам из-за контузии. Слух подсел, нервы шалили. Теперь полегче. Да и я уже в гражданской авиации. Это не военка! Грузы, пассажиров вожу! На жизнь хватает! Жаловаться грех. Пока внутренние, российские линии обслуживаю!
—
— Командир корабля!
— О-о! Выходит, все в порядке! Пилот какого класса?
— Первого! А вот без проблем не обходится и у меня! — погрустнел Скворцов.
— Что случилось?
— Дочь… Понимаешь, выпер я ее из дома. Психанул! Уже четвертый год пошел. Не знаю, где она. Соплячка еще! Да норов покруче моего! Ни разу не пришла, не позвонила! Даже не знаю, жива или нет моя Динка?
— За что выгнал?
— Пойми, Толик, забодала она нас! Хуже пацана росла! Куда ни пытался ее приткнуть, всюду проколы! Нам с матерью грубила. Колотил, как собаку! Да не помогло!
— А может, по-доброму стоило с нею?
— Пытался! Бесполезняк! Как стерва! Огрызается, хамит всем напропалую, будто не я, она Афган прошла…
— Ты ее все время растил или у родни?
— С матерью, с моей женой росла.
— То-то и оно, к тебе ей привыкнуть нужно было, полюбить! А за что, если ты враз за ремень ухватился? Жена не остановила вовремя…
— Она тоже в Афгане была. Врачом. Вся издергана. Теперь на неотложке работает, вызовы обслуживает. В себя прийти некогда. Жизнь, видишь, как повернулась? Задницей ко всем! Вчерашние заслуги нынче называют преступлением. Разве мы в том виноваты?
— Мы — нет! Детвора тоже! Твоя Динка нуждалась в тебе с первого дня! И никто тебя ей заменить не смог бы! И мать! Не с того начал! Ремнем девчонку не воспитаешь! Ей матерью, женой быть. Как справится, если саму растили без тепла?
— У тебя свои дети есть? — перебил Скворцов.
— Нет!
— Когда появятся, поймешь
— Куда как легче выпороть пацанку! И всегда себя считать правым! А ты пробовал узнать, чего она хочет?
— Да я у нее в куртке сигареты нашел! Знаешь, ей тогда десяти лет не было!
— Ну и что? Давай с тобой зайдем за угол. Там семилетние у прохожих курево стреляют, — усмехнулся Петрович.
— Те — бездомные! Им голод задавить надо. Моя тогда домашней была.
— Ты сам во сколько курить стал?
— В десятом классе!
— Дома курил?
— Нет, конечно! В школьном туалете!
— Теперь все в ускоренном…
— Да? А ты знаешь, чем она занималась в подвале с мальчишками? Я ее чуть не убил, когда увидел!
— Поверь, не удивил. Мы каждый день облавы устраиваем по городу. Всякого насмотрелся.
— Может, и мою подловил? — побледнел Леонид.
— А ты как думаешь? На что ей жить? Жрать, одеться, обуться, на какие шиши? Иные, конечно, воруют. Попадаются! Гремят в колонии, зоны! Но это уже срок, судимость, испорченная биография…
— Я понимаю! Она жива?
— Пока да!
— А что случилось с нею? Ты из-за нее меня вызвал?
— Угадал!
— Что отмочила?
— Пока ничего. Вот и вызвал тебя, чтоб дальше не случилась беда! Пока не поздно.
— Где она? У тебя в камере?
— Нет! Но я с нею увижусь скоро!
— А я свою Динку так давно не видел!
— Чего же не искал? Не заявил? Не попросил помощи у нас?
— Не верил. Да и толку в том? Теперь ей семнадцать! На привязи не удержать. Все равно сорвется!
— Зачем живую душу на цепь сажать? Сам, случись такое, зубами перегрыз бы! Иль мало горя хлебнул в Афгане, что со своей пацанкой говорить разучился?
— Да как с нею? Все испробовал!
— Ты сказал, что командиром экипажа работаешь?
— Само собой!
— На пассажирском самолете летаешь?
— Да.
— Там у вас положены бортпроводницы. Может, сыщешь возможность для своей Динки? Уверен! Это ей подойдет. Будете вместе работать. А потом, может, свыкнетесь, согласитесь жить под одной крышей? Но без кулаков, оскорблений и упреков за прошлое!
— Это идея! Только не опозорит ли она меня на работе?
— Не думаю! Сколько получают у вас стюардессы? — спросил Петрович.
