— Убили, что ли?
Петька кивнул головой и отвернулся.
— Дядя Семен, а сколько стоит билет до Москвы?
— До Москвы? А зачем тебе, уехать хочешь?
Петька снова кивнул головой.
— Мне в Питере никак нельзя.
— Куда же ты поедешь, голова бедовая, ведь ты еще пацан? Да и деньги нужны.
Петька улыбнулся.
— Кто его знает, для вас я пацан, а для других, может быть, и не пацан. — Он замялся, явно не желая продолжить разговор.
— Ты, оказывается, парень дошлый. А то, может быть, поживешь? А там я тебя куда-нибудь определю.
— Спасибо, дядя Семен, — голос Петьки дрогнул. — Мне в Питере нельзя. Да и вам тоже некогда со мной возиться. Вы вон царя сшибли, у вас и так забот теперь…
— Нет, Петька, никуда я тебя не пущу, а царя мы сшибли, чтобы вот таким, как ты, легче жилось. Кончится война, в школу пойдешь. Учиться хочешь?
— А я грамотный, дядя Семен.
— Это хорошо, что ты грамоту знаешь, а все-таки учиться тебе нужно.
— Нужно, — согласился Петька. — Только я, дядя Семен, поеду: мне в Питере никак нельзя.
— Да что ты заладил одно — нельзя, да нельзя, а ты возьми да и сделай можно.
По-нашему, по-флотски. Ну?
Петька вздохнул и отрицательно покачал головой.
Юнг задумался. Про себя он уже решил приручить этого мальчугана. Но его озадачило упорство Петьки.
— Ну, скажи мне, почему тебе нужно уехать из Питера? — неуверенно спросил Юнг.
Петька быстро вскинул глаза и сразу же их опустил.
— Нет, дядя Семен, не скажу.
— Значит, со мной ты больше не желаешь иметь знакомства.
Петька подошел к Юнгу и прикоснулся к его плечу.
— Я, может быть, еще не уеду, а только сейчас мне непременно надо уйти.
Он умоляюще посмотрел на Юнга.
Худое, курносое лицо Петьки, покрытое редкими веснушками, выражало такую печаль, что у Юнга невольно сжалось сердце. Он привлек Петьку к себе и крепко прижал…
— Экий ты хороший и чудной… Ну вот что, Петька, коли тебе так нужно уйти, то валяй, а когда вспомнишь меня, приходи. Я тебе завсегда помогу. Обещаешь?
— Обещаю, дядя Семен.
— Ну, а сейчас подожди, придет командир — я тебе кое-что из провизии соображу, да и одежонку бы не мешало сменить. А ну-ка, примерь.
Юнг извлек из-под кушетки сильно поношенные, но еще целые сапоги.
— Это у меня запасные, — пояснил он. — Мне они ни к чему.
Он порылся в углу и протянул Петьке старую тельняшку и сильно порыжевшие суконные клеши.
— Будешь заправский моряк, скидай барахло.
Но Петька заложил руки за спину и сделал шаг назад.
— Спасибо, дядя Семен, я уж как-нибудь в другой раз…
— Да чего ты жалеешь, ну?
Юнг дернул Петьку за пояс, на пол упал и покатился какой-то предмет. Юнг взглянул и ахнул. На полу лежала в точности такая же коробка в черной бумаге, как та, которую он нашел у убитого прошлой ночью.
Юнг протянул руку, чтобы поднять ее, но Петька уже схватил коробку и засунул за пазуху. Лицо его побледнело, глаза засверкали, как два уголька; он отскочил к углу и затравленным зверьком смотрел на Юнга.
«Дела», — подумал Юнг.
Ему ничего не стоило отобрать у Петьки коробку, но в первую минуту он этого не сделал, а сейчас, глядя в эти испуганные мальчишечьи глаза, медлил. В соседней комнате раздался стук, и Юнг вышел, плотно прикрыв за собой дверь. В комнате уже раздевался комиссар Широких, стряхивая с одежды капли дождя.
— Ну и погодка! Кувалдин не приходил?
— Никого не было.
— Любопытная история получается, Семен. Никакого убитого там уже нет.
— То есть как нет?
— Очень даже просто. Видимо, его кто-то унес.
Юнг пожал плечами.
Широких закурил папироску и с минуту о чем-то озабоченно думал.
— Очень непонятная история! Жаль, не можем заняться этим делом. Потайные ходы, мужчина и женщина, трое нападающих, пролетка за углом… и, наконец, эта находка. Н-н-да! Ну, а ты разобрался, Семен?
— Пока что нет. Маловато я еще знаю, учиться бы мне. Да вот не знаю на кого.
— Эх, Семен. Молод ты еще, нет у тебя еще в жизни настоящего уклада, а я вот в твои лета механиком был, а потом лучшим мастером паровозного депо стал. И век бы мне чинить паровозы, да вот пришел я в гости к одному знакомому. У него свой сад был. Повел он меня к своим цветам и показал один… называется он алхимелией.
Листочки розовые, наподобие манжеток. День был жаркий, сухой, трава кругом вянет, а в середине листочков этой алхимелии вдруг на наших глазах капельки воды выступили, чистые, как слеза. Чудо! Вот этот цветочек и изменил мою судьбу.
Лицо комиссара было задумчивым. Видно было, что сейчас он касается чего-то самого сокровенного, близкого.
— С детства любил я цветы. Видел бы ты, какие у меня розы цвели, примулы, гортензии, филодельфусы…
— Говорят, цветы людям жить помогают, — вставил Юнг.
— Это правильно, да не во всякое время. Красивые серьги. да бусы тоже хороши к платью шелковому, ну, а коли, нет его, значит, выходит, нужно вначале обзавестись этим платьем, а уже потом думать о нарядах. Вот изменим жизнь, — тогда и цветы у нас к месту будут.
Юнг слушал комиссара с немалым изумлением. И раньше ходила молва, что Широких до войны был цветоводом, но до сих пор не верил Юнг. Не верил, что такой серьезный и умный человек, каким он считал комиссара, мог заниматься какими-то цветочками.
А сейчас, услышав откровенное признание своего командира, он поверил в молву.
Юнг, увлеченный своими мыслями, совсем забыл о Петьке и происшествии, которое случилось перед приходом Широких, а когда вспомнил, спохватился.
— Иван Ильич, вы когда уезжали, коробочка была у вас?
— Вот она.
— Это просто удивительно!
Юнг в нескольких словах рассказал о Петьке.
— А ну-ка, давай с ним потолкуем. — Лицо командира стало серьезным.
Юнг открыл дверь и сразу же бросился к раскрытому настежь окну.
Петька исчез.
Глава 5
