Тымба увязывается за ним.
Вадимке разрешили понемногу ходить. Мы сидим с ним на больничных брёвнах, греемся на солнышке, смотрим, как весёлая Тымба бегает за воробьями. Она повзрослела, вытянулась, смышлёней стала.
Вадимка уже в который раз о доме заговаривает:
— Батя, давай телеграмму пошлём — наверное, там беспокоятся.
— Давай, теперь можно. Погреемся и потопаем.
Появляется Степан Степаныч. Шагает он широко, не сутулится, несёт не свёрток, а хозяйственную сумку. Наверно, улов солидный.
И вообще выглядит он сегодня необычно. На нём ичиги — новенькие, опоясанные сыромятными ремешками, чёрные, блестящие, смазанные каким-то салом. Вместо штормовки — замшевая куртка с замком-«молнией». Кепка зажата в руке, русые волосы взъерошены, весь он какой-то новый, светлый, прямо-таки сияющий.
— Пять ленков и один таймешек! — гордо объявляет Степан Степаныч. — Начинается промысловый лов рыбы, организуется артель. Вы записаны вне очереди.
— Видим, видим, разбогател на рыбном промысле, приоделся. Курточку где подцепил?
— Тут, у бывшего лётчика.
— А ичиги?
— У охотника.
— Тоже бывшего?
Мы завидуем слегка Степану Степанычу.
— Как дела, Вадимка? — традиционно спрашивает он.
— Хорошие, дядя Стёпа.
— Как нога?
— Заживает.
— Вот и славно!
Он садится на брёвна, достаёт папиросы.
— Домой бы, Федя, надо сообщить: где мы и как.
— Только сейчас говорили. Пошли на почту.
Мы с Вадимкой идём, опираясь на палки. Он в кедах, я в одном ботинке. Больная нога по-прежнему обмотана бинтами. Сын почти не хромает, а я всё ковыляю. Ожог третьей степени проходит не скоро.
На почту идём мимо аэродрома. Из-за леса вылетает юркая машинешка — «ЯК-12», очень удобная для самых глубинных трасс. На такой и мы летели из дома на Тымбу.
Самолёт снижается, мягко садится на грунтовую полосу. К нему сбегаются люди: в таёжном селе прилёт самолёта — большое событие. Мы тоже подходим. И не зря.
Открывается дверца, из кабины выпрыгивает… Синёв Александр Сергеевич, мой друг и однокашник по военной службе.
— Вот вы где, голубчики! — Он распахивает руки, обнимает меня, целует троекратно. — И Вадимка здесь? И пёс-барбос? А это что за маскарад? — Он сочувственно кивает на мою ногу.
Я не отвечаю, знакомлю его со Степаном Степанычем.
— Как же! Как же! — Александр Сергеевич почтительно пожимает писательскую руку. — Читал ваши книги, хорошо пишете, увлекательно. Есть и в наших краях таланты.
Я смотрю на этого Сашку Синёва — простите, на Александра Сергеевича — и думаю: бог ты мой, как меняются люди! Ведь совсем же недавно, кажется, были мы с ним зелёными юнцами. И вот…
— Как там у нас, Александр Сергеевич?
— Как там у нас? — Синёв осуждающе покачивает головой. — Объявлен всесоюзный розыск. Шутка, больше недели без вести. Жена твоя, Фёдор Петрович, трижды звонила, а сегодня самолично явилась. «Везите меня, и баста». — «Куда?» — спрашиваю. «В тайгу эту самую». — «Тайга, говорю, большая, подождём день-другой, тогда уж во все колокола зазвоним». Едва отговорился. А тут случай приспел: лётное поле в Сосновке проверить надо, что-то лётчики жалуются. Дай, думаю, сам слетаю: это ж тот район, где наши путешественники застряли.
— Видишь, батя? — выговаривает Вадимка. — Надо было раньше сообщить.
— Надо было, — соглашаюсь.
— Сколько вам ещё сидеть здесь? — спрашивает Александр Сергеевич. — Это я к тому, что могу прихватить двоих.
Прихватить двоих? Мы, собственно, ещё не думали об отъезде. И уж если лететь, то всем сразу.
— Мы остаёмся, — отвечает за нас Вадимка. — Нам ещё леночков надо половить. Вот таких!
Ленки у Вадимки получаются больше, чем ловит Степан Степаныч.
— Ленков половить надо, — соглашается Александр Сергеевич. — Дельное предложение. Авось и я с вами денёк-другой побалуюсь. Возьмёте в компанию?
— Что за вопрос? Разумеется.
А теперь — на почту, сообщать, что мы живы-здоровы.
1
Куладай-Мэргэн — герой эвенкийских сказок.
