пролетом, медленно, аккуратно, следом за тем самым поворотно-консольным поездом-краном, с которым Петька уже встречался. Они как раз огибали сопку, и был хорошо виден не только поворотно-консольный, но и человек, шедший впереди него прямо по полотну. Было похоже издали, что человек этот, едва заметный по сравнению с поездом, держит в руке невидимую веревочку-поводок и как игрушку тянет на ней гигантский состав. Решетка была только что положена, едва подсыпана балластом — последние сотни метров пути.
— Кофе пей, — заметив, что Петька прикончил суп, повелел Борис Васильевич. — Сам наливай. Кружки в ящике стола, ложки — там же.
Петька обдал тарелку кипятком, вымыл ее, свесившись в открытое окно, выплеснул воду. Не удержался, спросил:
— Кто вам такой суп харчо варит?
— Сами. Когда Борис Васильевич, когда я, — откровенно довольный похвалой, отозвался грузный, крупный и притом удивительно легкий в движениях помощник машиниста Александр Федотович Зиновьев. — Вот здесь и готовим. — Он показал на маленький угловой столик, за которым обедал Петька и на котором стояли электрическая плитка, белая эмалированная кастрюля.
— На Пурикане тоже сегодня суп харчо, — сказал еще Петька, вспомнив, как оставляли его обедать и как уютно, по-домашнему, пестрела клеенка на грубом самодельном столе, как раздражающе-аппетитно пахло в сколоченной на скорую руку времянке, служившей на Пурикане и столовой, и кухней, и клубом одновременно.
— Фирменное блюдо локомотивников, — улыбнулся машинист. — Кто там у них сегодня готовил? Москаленко?
Если опытный машинист локомотива Георгий Никитович Ковалев был лучшим на Пурикане рыбаком, то Петр Тихонович Москаленко — тоже великолепный машинист — был непревзойденным поваром. Готовил он искусно, талантливо, колдовал над большой белой кастрюлей получше любой хозяйки и, когда спрашивали у него, откуда такое умение, охотно объяснял: «Жена научила». И добавлял неизменно: «Она у меня красивая».
Он, видно, тосковал по своей жене, оставшейся в Минеральных Водах, где машинист работал до БАМа, и торопил дорогу, потому что, приближаясь к Тынде, приближала она и день их встречи, Не в походный домик-вагончик хотел Петр Тихонович привезти свою красавицу жену, а в прочный, теплый, удобный дом, какие строят в поселках.
Только начальник станции да главный кондуктор обосновались на Пурикане надолго. Это их жены заготавливали на зиму бруснику и ходили за ней в тайгу так же просто и буднично, как городские хозяйки — в соседний овощной магазин. А машинисты локомотивов и их помощники мысленно уже прощались с живописными окрестными сопками и речкой Ольдой, из которой вытаскивали на досуге жирных непуганых хариусов и которую Петр Тихонович упорно называл Мацестой, доказывая, что вода в ней особая: «Без всяких порошков мазутку отстирывает».
На очереди было рождение новой станции — Янкан, и локомотивам, работающим на укладке, предстояло перебираться туда.
А пока были только Янканский хребет, Янканский перевал, трудные, не пройденные еще путеукладчиками, хопрами-дозаторами и путевыми рабочими километры. И был вот этот, не наведенный еще мост без реки, к которому подошел наконец эскортируемый тепловозом поворотно-консольный кран.
— Отсюда быстро уедешь, — остановив тепловоз, пообещал Борис Васильевич. — Машин много ходит.
Машин действительно было много, и большинство уходили в Аносовскую. Но уехал Петька от моста уже за полночь. После того, как при свете прожекторов вытянул поезд-кран свою богатырскую стрелу-ручищу, ухватил с платформ одну за другой железобетонные махины пролетов, бережно и легко перенес их высоко над землей и опустил в бетонные гнезда опор с точностью до миллиметра. К тому времени прибыли с Пурикана на смену Борису Васильевичу и Саше Георгий Никитович Ковалев и его помощник Владислав Пронин, тот самый светловолосый, загорелый паренек-рыбак в сапогах-броднях, недовольный своим уловом. Они встретились с Петькой, словно со старым знакомым. Удивились: еще не доехал? Неужели машин не было?
— Интересно, — оправдываясь, кивнул Петька на освещенный прожекторами белый новорожденный мост.
— Это верно, — согласился Ковалев. — Это всегда интересно.
А Слава сказал дружески:
— Насмотришься еще.
Он верил в Петькину удачу. Он сам приехал на БАМ без всякого приглашения. Услышал о стройке, собрал рюкзак и положил на стол начальника далекой отсюда узловой станции Микунь заявление. Конечно, у него — специальность, у него — потомственная привязанность к железным дорогам: отец — машинист 1-го класса, старший брат окончил МИИТ, второй брат — Харьковский институт инженеров транспорта. Но у Петьки есть то, что не менее важно, чем «потомственная привязанность». Потребность. Не просто желание быть причастным к самой громкой, популярной стройке, а именно потребность вложить свой труд в дело сотен, тысяч единомышленников, потребность работать на самом горячем, необходимом стране объекте. Это Владислав угадал в Петьке сразу и потому поверил в его удачу.
Они стояли около тепловоза. Ковалев, ухватившись за поручни и уже собираясь взбежать в кабину, пошучивая, переговаривался с Фроловым. Петька держался возле Славы.
— А знаешь, у него ведь сын — помощник машиниста, — почему-то сказал Слава о Ковалеве. — И тоже, как я, — Владислав.
Глава XI
Веселый и обреченный поселок
Аносовская видела вторые сны, когда шофер Володя Захаров — красивый черноглазый и чернобровый парень из Подмосковья — остановил машину у самой двери гостиницы. Он вышел вместе с Петькой, провел его к дежурной и ушел лишь после того, как тот получил место.
Петька уже знал, что через четыре часа Володе снова в рейс, что вторую неделю работает он без сменщика и что жена Володина сердится: почти не видит мужа. «И сегодня не увидит, — подумал он с сожалением. А еще подумал: «Какая она, Аносовская? Что ожидает здесь завтра?..»
В комнате было темно. Он не стал зажигать свет, чтобы не разбудить соседей. На ощупь разобрал постель и блаженно вытянулся под чистой, чуть влажной простыней, заменявшей пододеяльник. Он хотел подумать о тех девчонках, встретившихся в поселке Бам, с какой уверенностью сказали они: «Еще встретимся...» Стал вспоминать их, но лучше запомнил, оказывается, только одну — ту, которая все время молчала и смотрела на него из-под тяжелых темных ресниц. Стал вспоминать и заснул, не успев ухватить какую-то неясную, не оформившуюся еще мысль, однако очень важную и приятную.
А утром открылась ему Аносовская во всей своей деревянной красе, вольно и высоко разместившаяся на сопке. Стандартные щитовые домики выстроились аккуратными улицами, здания конторы и клуба стояли через дорогу, пристально рассматривая друг друга глазами-окнами. Двери столовой, магазинов, школы и детского сада, едва закрывшись, открывались снова, на маленькой площади разворачивались машины — кто-то приезжал, кто-то уезжал. Было людно и на первый взгляд немножечко бестолково. Но только на первый... Потом становилось видно: шумный, людный молодежный поселок занят делом. Парни в штормовках с надписью через всю спину «Брянск — БАМ» отделывали клуб, утепляли контору, зашивали досками поселковую теплотрассу: готовили Аносовскую к суровой амурской зиме. Нацелившись в небо, высилась над поселком огромная, словно готовая выстрелить труба котельной, обещая, что зима эта не будет для аносовцев бедствием.
Петька прямиком подался в контору, но никого, кроме секретарши да ее двух подружек, там не застал.
— Все уехали на укладку моста, — едва увидев его в дверях, выпалила секретарша и, уверенная, что он
