Садовую?
Ведь может Саша написать Тане другое письмо? А почему бы и нет? А захочет, так и без письма обойдется. Встретит Таню на улице и скажет ей все, что ему вздумается сказать. Не к спеху же, наверно, это?
Ромка посмотрел на коротенькое, очень коротенькое Сашино письмо. Разорвать на мелкие клочки и бросить?
Покусывая нижнюю губу, Ромка задумался. Щурил свои быстрые, зеленовато-желтые рысьи глаза и о чем-то думал. Но вот на лбу разгладилась морщинка, вот в глазах забегали бесенята. Нет, письмо он не уничтожит. Оно сейчас пригодится для другого дела.
Кинув в палисадник скомканный конверт, Ромка завернул за угол и опять побежал. А поравнявшись с высокими, наглухо закрытыми воротами, сунул записку в щелку для газет. И громко забарабанил в калитку.
Нечаянно Ромка поднял взгляд, и кулаки его на какой-то миг замерли над головой. Чуть выше железной таблички с собачьей мордой протянулась узкая полоска бумаги. Кто-то в спешке приклеил ее косо. Через всю полоску броские слова: «Позор спекулянту-эксплуататору!»
«Ведь это… это Пузикова… ее работа!» — пронеслось в голове у Ромки, и кулаки снова барабанили по калитке — теперь уже весело-весело.
А когда по ту сторону забора послышались шаркающие шаги, Ромка дал стрекача.
В квартиру, где жила Таня, Ромка ворвался вихрем. Интересно ж было посмотреть, что делает девушка, когда в парке ее с нетерпением поджидает молодой штурман.
Таня стирала на кухне белье. Отжимала в корыте какую-то рубашку и пела:
Ромка перевел дух и тоже загорланил:
Таня выронила из рук рубашку. Оглянулась.
— Господи, напугал-то как! — сказала она и загородила спиной корыто. — Ты чего примчался?
— Здрасте! Что ж, и в гости прийти нельзя?
— Ах, ты в гости. — Таня грустно как-то улыбнулась. — Ну, если в гости, то иди в комнату. На столе ягоды. Сама в лесу собирала. Садись и ешь.
Там в парке, вокруг огромной сухой чаши фонтана с нагой чугунной купальщицей, вышагивал штурман Саша в парадной белой форме. В руках у него букет цветов. Вышагивает, поджидая Татьяну. А она об этом и знать ничего не знает!
— Не хочу твоих ягод! — угрюмо сказал Ромка. Ему почему-то не хотелось смеяться. Он только там, в парке, глядя на Сашу из-за кустов сирени, наконец-то понял, какое это было письмо. Помолчав, Ромка спросил: — А зачем ты затеяла стирку? В такой вечер.
— А какой нынче вечер? — спросила Таня и чуть подвинулась влево. В левом углу корыта высилась горка нестиранного белья. — Какой же нынче вечер?
— Тихий… и… и приятный. — Ромка переступил с ноги на ногу и тоже подвинулся влево.
«Откуда у нее появились мужские майки и трусы? — подумал Ромка. — А вон та рубаха… прямо точь- в-точь Аркашкиного отца рубаха».
Таня почему-то вдруг вся вспыхнула. Вспыхнула до слез.
— Ну чего ты, Роман, уставился? Чего суешь нос не в свое дело? Соседка заболела… заболела и попросила меня постирать.
Вдруг Таня закрыла влажными руками лицо. Ромка на всю жизнь запомнит эти дрожащие, белые, разопревшие от горячей воды руки. Они дрожали.
— Что с тобой, Таня? — не на шутку перепугался Ромка.
А у нее уже дрожали не только руки, но и плечи. И вся она как-то постепенно оседала и оседала, пока совсем не опустилась на забрызганные мыльной пеной половицы.
— Он меня… он меня ни капельки не любит, — сказала, запинаясь, Таня. Сказала и зарыдала.
Ромка присел перед сестрой. И она доверчиво уткнулась к нему в колени мокрым лицом. От Тани пахло не мылом, не корытом с грязным бельем, от нее пахло июльским зноем. И еще цветами.
Расстроенный Ромка только что вернулся от Тани. Он собирался ложиться спать, когда в дверь постучали.
— Роман, открой! — услышал он мужской голос, едва лишь вышел в сени.
Уже в тот миг, когда раздался этот осторожный стук, он сразу догадался: штурман. И все же, прежде чем подойти к двери, спросил:
— Кто там?
— Я, Саша.
Все в той же парадной форме, только теперь без цветов (куда он их дел, выбросил?), штурман устало опустился на стул. И китель, и брюки почему-то помяты, будто Саша весь длинный этот вечер валялся на кровати. У него даже лицо казалось измятым, как тряпка.
Ромка изо всех сил старался не глядеть штурману в его грустные, вопрошающие глаза. А тот все чего-то медлил, не спрашивал. И так они оба молчали и молчали. Наконец Саша не выдержал:
— Ты… передал?
Еще ниже клоня голову, Ромка ничего не сказал. У него на части разрывалось сердце. Было жалко и Сашу, которого не любила Таня, было жалко и Таню; такая она несчастная…
— Ну? — повторил Саша. — У тебя язык отнялся?
— Я… я потерял письмо… когда бежал… потерял по дороге.
Саша больно схватил Ромку за руку. Схватил и подтащил к себе.
— Подними голову. Смотри мне в глаза… Я кому говорю?
…Ромка во всем чистосердечно признался Саше. Он лишь об одном не сказал: о Тане, о том, как она плакала, уткнувшись ему, Ромке, в колени. Но Саша и без этого как будто о чем-то уже догадывался.
Глава двенадцатая
Таинственное приглашение
Заглянул утром Ромка в почтовый ящик, а там газета и письмо.
«Наверно, маме из Горького. Тетя Кира, наверно, пишет», — подумал Ромка.
Глянул на адрес, а письмо-то, оказывается, ему! Да! Так и написано: «Пионеру Роману Мирошкину». А внизу две жирные черты. Чтобы, значит, никто не спутал.
Никогда и ни от кого не получал Ромка писем. И вдруг — нате вам, письмо! Он даже не помнил, как распечатал конверт, как вынул из него плотный квадратик ватмана.
«С тобой говорит отряд «Отважных», — читал Ромка, затаив дыхание. — Приходи сегодня в 10 часов вечера на Лысый бугор (карта маршрута на обороте). Никому ни слова! Пропуском будет этот билет».
Под четким текстом, написанным тушью печатными буквами, стояла голубая печать: скрещенные
