— Напротив, очень мило. В вашем стиле.
— Простите.
— За что же?
— За мой стиль.
— Да что вы! Я вам благодарна.
Некоторое время мы молча шли по дорожке. Слева плескалась Лета. Символично получилось: двое и Время.
— Наверное, вы не можете меня понять? — спросила она.
Я честно развел руки. Мод кивнула.
— У вас есть дети?
— Даже внуки. Как-то так получилось.
— И прекрасно, Серж. Человек не должен исчезать бесследно.
— О, это мне не грозит. Но откуда такие мысли?
— Видите ли, я помню стихи вашего тезки, напечатанные на целлюлозной бумаге. Знаете, сколько лет прошло?
— Мод, о чем вы? Да сколько угодно. Кого это сейчас волнует? И с каких пор стихи противопоказаны женщине?
— Поэзия никому не противопоказана, вы же понимаете. А вот возраст…
— Что — возраст? Какое значение имеет возраст в наше время?
— В вашем возрасте не имеет.
— Разница между нами не принципиальна.
— Боюсь, что как раз наоборот.
Я помолчал и подумал.
— Допускаю. Но не верю. Нет, не верю. Не в нашем случае, дорогой товарищ по быту. Почему не попытаться?
Мод остановилась.
— Не получится, Сережа. Я так решила.
— Но зачем?
— У меня есть определенная цель.
— И я могу помешать?
— Мне жаль.
— Вот как…
Мод стояла с цветами и ждала. Она не хотела меня обижать, а я не хотел прощаться. Так мы и стояли, пока из-за деревьев не выскочил эдакий японский чертик в тренировочном костюме.
— Ай, — сказал Сумитомо.
И побежал в обратном направлении. Воспитанный самурай, что там говорить. Хоть и губернатор.
— Ай, вот это междометие чаще употребляют лица азиатского происхождения, — глубокомысленно заметил я. — Ой, ох и ах характерны для потомков славян. Дети остальной Европы в подобных ситуациях произносят короткие восклицания типа «а!» и «о!».
Мод рассмеялась. Смех у нее чудесный. Я почувствовал, что не выдерживаю.
— Ох, — сказала она. — Да вы просто кипите.
— Можно посмеяться.
— Разве можно? — удивилась Мод.
— Отчего же? Раз другого нельзя.
— Сейчас пройдет, — мягко сказала она.
И прошло, еще как прошло. Будто из стиральной машины вынули. Только вот ночь на Рождество провел я отвратительно. Под утро дошло до постыдного. До галлюцинаций.
Сначала из коридора слышался стукоток. Потом начались стоны, причитания, жалобный голос кого-то звал. Я ворочался-ворочался, наконец догадался выключить внешний микрофон. Галлюцинации сразу исчезли, но меня разобрало любопытство. Я покинул постель и вышел.
За дверью обнаружился Круклис. В полной красе. В одних белых носках то есть.
— Тоже не спишь? — облегченно спросил он.
Я не ответил, потому что не знал, что ответить. Круклис посмотрел на меня с непонятной надеждой.
— Серж, к тебе забегали?
— Кто?
— Зяблики.
— Зяблики?
— Кто же еще. Галлюцинациями не страдаешь?
Я с трудом сохранил невозмутимость.
— Спасибо, нет.
— Точно?
— Слушай, ты почему именно в носках? — тактично спросил я.
— Чтоб не услыхали.
— Кто?
— Да зяблики, черт побери! Туповат же ты спросонок.
Что правда, то правда. Можно было догадаться с первых слов, хоть зяблики и не крокодильчики.
— Парамоша, давай я тебя провожу.
— Шутишь, брат. Я так их ждал.
— Зябликов?
Круклис развеселился.
— О! Мысль забурлила.
Мысль таки да, заметалась. Не имея возможности побриться и почистить зубы, она принялась искать выход.
— К чему спешка, Парамон? Отыщутся твои зяблики. Куда они денутся, если они есть? Совершенно спокойно можно и поспать.
— Ты чудак или притворяешься? — недоуменно спросил Круклис.
— Ни то, ни другое.
— А что?
— Я инвалидизирован материализмом.
— Ты так думаешь? — заинтересовался Круклис.
— Нет, но ты так считаешь.
Круклис покивал.
— Хе-хе, цитируют.
— Угадал?
— Да, похоже. На меня раннего. Улавливаешь?
— Что?
— То, что теперь я поздний.
— А-а.
Зная Парамоново упрямство, я больше не надеялся его увести. Но и роботов вызывать не хотелось. Как-то неловко перед механизмами. Нечего им наблюдать гримасы творцов. Превратное может получиться представление. Ни к чему это.
Оставалось одно, но надежное средство — споить бедолагу окончательно. Да и сам я был не прочь в ту ночь. Ночь выдавалась с весьма очевидной сумасшедшинкой.
— Заходи, Парамон.
