должном месте, то это будет список великих либертенов, которыми Сад должен восхищаться. Дело в том, что две инстанции, инстанция реального и инстанция дискурса, никогда не объединяются: никакая диалектика их не связывает, не наделяет общим (здравым) артикулированным смыслом, и как раз поэтому в случае с Сен-Флораном «реальное» выражается на другом уровне страницы, в примечании, образующем как бы хлам (в случае с Папами список типографским способом отделяется от истории как неуместное дополнение, приложение). Текст и есть сама эта купюра; Текст нельзя назвать нереалистичным, из стыда он не забывает о референте, который мог бы помешать его лжи; он вырезает, но не отсекает; он свершается, бросая вызов логике: животрепещущее противоречие.
Ритуал Это не Закон. Скорее, протокол. Самый разнузданный из писателей желает Церемонии, Празднества, Обряда, Рассуждения. В садовской сцене всегда есть кто-то «распоряжающийся облегчениями, предписывающий перемещения и председательствующий при всем порядке оргий»; есть кто-то («кто-то» — и не более того), кто составляет программу, намечает перспективу (распорядитель и вычислитель). Это противоположность печальной оргии, где каждый хочет сохранить свою свободу, немедленно исполнить свои желания. Обряд, пришедший «из другого места», но не от личности, навязывается здесь наслаждению. Похоже, именно это отделяет садовский текст от других трансгрессий (например, от воображаемого путешествия под воздействием наркотиков). Будучи комбинаторной, садовская эротика не является ни чувственной, ни мистической. Дифракция субъекта заменяет его распад.
Имена собственные Французская добротность разночинских имен: Фуколе (мазохист, председатель Счетной Палаты), Гаро, Рибер, Верноль, Можен (попрошайки), Латур (слуга), Марианна Лавернь, Мариэтта Борелли, Марианнетта Ложье, Роза Кост, Жанна Нику (марсельские проститутки).
Прямота фамилий и прозвищ: Ломай-Зад [Бриз-Кю] (у него «крученый хер»), Торчи-к-Небу [Банд-О-Сьель], Клервиль11 (ясная воля наиболее несговорчивой из либертинок выражается в самой пронзительной из гласных12; ее имя имеет тот же смысл, что и режим ее питания: белое мясо домашней птицы, вода со льдом, лимоном и апельсиновым цветом).
Красота естественных имен: вот генеалогия Сада: Бертранда де Баньоль, Эмессанда де Сальв, Ростен де Морьер, Бернар д'Ансезюн, Верден де Трантеливр, Бартелеми д'Оппед, Сибилла де Жарант, Диана де Симьян; Юг, Раймонда, Ожьер, Гийометта, Одриве, Эглин. — Солдаты из форта Миолан, где был заточен Сад: Ла Вьоланс13, Л'Аллегресс14.
Чрезвычайное, любовное, деликатное и непосредственное внимание к самодостаточному означающему: к имени собственному. Сад пишет в своих заметках: «Зиза, милое в употреблении имя», «Алаира, милое в обращении имя», «Мазелин, милое имя для мужчины».
Кражи, проституция Обворовывать богатого, принуждать бедного проституировать — вот разумные, эмпирические, банальные операции: они совершенно не могут приводить к трансгрессиям. Трансгрессия получается при переворачивании преступлений: преступление касается лишь формы, а парадокс — самая чистая ил форм: стало быть, надо обворовать бедного и заставить проституировать богатого; Верней соглашается заняться содомским грехом с Доротеей д'Эстерваль лишь при условии, что она потребует от него много денег: «Говорят, вы богаты, сударыня? Ну что ж, в таком случае надо, чтобы я заплатил вам; если бы вы были бедны, я бы вас обокрал».
Зашивание Среди всевозможных пыток, воображаемых Садом (монотонный и не столь ужасающий список: чаще всего он относится к сфере бойни, т. е. абстракции), смущает одна- единственная: та, что состоит в зашивании влагалища или ануса жертвы (в «Будуаре», в оргии у Кардовиля, и в «120 днях»). Почему? Потому что, на первый взгляд, зашивание мешает кастрации: как зашивание (всегда представляющее собой перешивание, изготовление, починку) может быть равносильным калечению, ампутации, отрезанию, созданию пустого места?
В сущности, сама инверсия полов, или, скорее, половых органов, регулируя садовскую экономию, влечет за собой переворачивание кастрации: там, где это есть, это надо убрать; но там, где этого нет — чтобы лелеять наслаждение, остающееся триумфально привязанным к этой нехватке, остается лишь наказать это место за пустоту, остается отрицать эту пустоту, не заполняя, а заграждая, зашивая ее. Зашивание представляет собой вторичную кастрацию, производимую при отсутствии пениса: по правде говоря, это наиболее зловредная из кастраций, ведь она уводит тело в преддверие рая, где господствует бесполость. Зашить означает, в конечном счете, переделать мир без покроя, отправить божественным образом раздробленное тело — раздробленность которого служит источником всего наслаждения у Сада — в отверженность тела гладкого и сплошного.
Красная нить Гарантированный способ создать ужас — метонимия, орудие пострашнее пытки (отсюда важность для Садовской мебели низеньких столиков, на которых аксессуары пытки дожидаются жертв). Чтобы зашить жертву, пользовались «большой иглой, в ушко которой продета толстая вощеная красная нить». Чем дальше простирается синекдоха, тем больше инструмент детализируется по своим мелким элементам (цвет, воск), тем больше растет и запечатлевается ужас (если бы нам рассказали о фактуре нити, то это стало бы нестерпимым); ужас здесь углубляется своеобразным щадящим спокойствием, когда мало примечательный материал для зашивания остается присутствовать в орудии пытки.
Головное желание У Сада мужчины-самцы (ебари, педерасты (drauques), лакеи, геркулесы) имеют совершенно второстепенное амплуа: не будучи ни жертвами, ни либертенами, они не досягают до языка (о них говорят очень мало, как раз из-за отнесения к соответствующему разряду) и почти не досягают до тела (сводящегося к количеству «разов», на которое они способны, и к емкостям спермы, которые они наполняют): мифологии мужественности нет. Именно дух придает ценность полу. Дух — это сразу и кипение в голове («Я вижу, как сперма сочится из его глаз»), и гарантия рентабельности, так как дух, ум повелевает, изобретает, облагораживает: «Милая моя, — говорю я ей, — ведь правда, что чем больше у нас ума, тем лучше мы наслаждаемся негой сладострастия?»
Садизм Садизм можно считать лишь грубым (вульгарным) содержанием садовского текста.
Принцип изысканности Когда маркиза де Сад попросила мужа-узника передать ей его грязное белье (зная маркизу, мы скажем: для какой иной цели, если не постирать?), Сад притворился, будто усматривает здесь совершенно иной, чисто садовский мотив: «Прелестное создание, вы хотите мое грязное белье, мое старое белье? А знаете ли вы, что оно — само олицетворение
