цыганки.
— Я все знаю, — нахмурилась гадалка. — Экзамены ты провалишь и останешься, ненаглядочка моя, с пустыми хлопотами!
— Какие экзамены? — саркастически усмехнулась Варенька, мысленно решив утереть нос цыганке. — Я и не собираюсь их сдавать.
— А что же ты собираешься делать? — растерялась ворожея.
— На работу устраиваться! — выпалила Варенька.
— А куда же это ты, раскрасивая красотка, устраиваешься?
— А вот сюда! — отчаянно блеснула глазами Варенька, не подозревая, что делает решительный поворот в своей жизни, и ткнула пальцем в вывеску, которую она только что заметила над крыльцом.
Через несколько секунд Варенька входила в стеклянные двери, над которыми и висела писанная бронзовой краской табличка:
НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ИНСТИТУТ ЦИТОЛОГИИ
На вопрос, что она умеет делать, Варенька ответила просто:
— Вообще-то ничего, но люблю возиться со всякими колбами.
Ее приняли лаборанткой только потому, что в штатном расписании не было должности ученицы.
Сначала ей было, конечно, трудно. Она проявляла излишнюю осторожность при переноске колб, не всегда правильно выполняла указания руководителя лаборатории, но постепенно привыкла к своей работе и даже полюбила ее. По совету своего начальника она засела за популярную, а затем и за специальную литературу. И если на первых порах она путала англичанина Гука и голландца Левенгука, протоплазму и цитоплазму, а шаровидные тельца под названием р и б о с о м ы именовала «рыбы- сомы», то уже через какой-нибудь годик могла прочесть целую лекцию о строении клетки, легко оперируя такими терминами, как «хроматин», «вакуоль», «митохондрия» и «эргастоплазма». Лекцию она прочла своей маме, после чего та хвастала соседке, что ее дочь — доктор.
Когда Варенька научилась обращаться с электронным микроскопом УЭМВ-100 и выяснила, что, кроме микронов, существуют еще и десятитысячные их доли — ангстремы, ею овладела жажда новых знаний. Она подала документы в университет.
День поступления Филиппа Ивановича на работу совпал с торжеством по случаю вручения Варваре Никаноровне диплома об окончании биологического факультета. А еще через месяц в институте отметили два новых события — назначение Варвары Никаноровны на должность младшего научного сотрудника и Филиппа Ивановича — на пост заведующего лабораторией имитации.
Почему лаборатории дали столь странное, название, еще не знал никто, но с первых же дней ее деятельности туда можно было проникнуть только по особому пропуску, который тщательно проверял явно военный человек в сугубо гражданской одежде.
Варвара Никаноровна целыми днями возилась с различными гусеницами, бабочками и прочей мелкой живностью, просиживала у электронного микроскопа, разглядывая ядра и ядрышки клеток, фиксируя внимание на цитоплазме, центросомах или аппарате Гольджи, терпеливо изучала стайки разнообразных инфузорий и их многочисленных сестер. Она так свыклась со всеми этими обитателями лаборатории, что стала питать к ним чуть ли не материнскую нежность, называя их самыми трогательными, ласкательными именами. Гусеницу она именовала Гусенькой или Гусиком, вместо «вакуоль» говорила «Вакуолечка», митохондрию называла Митохандрюшечкой, а хроматин — Хроматиночкой.
У Варвары Никаноровны появлялось иногда смутное подозрение, что подопечный микроколлектив отвечает ей взаимностью.
В тот вечер, когда Елена Петровна приревновала Филиппа Ивановича к Инфочке, даже заявив, что не собирается рыдать в связи с кончиной предполагаемой соперницы, Варвара Никаноровна была не на шутку встревожена гибелью инфузории, на изучение поведения которой понадобилось полгода упорного труда. Эта инфузория, окрещенная Варварой Никаноровной мягким именем ИНФОЧКА, претерпевала самые невероятные издевательства. Сие простейшее одноклеточное животное не только подогревали, пока несчастное не обливалось потом, но и замораживали, доводя температуру до минус восьмидесяти по Цельсию; не только обрушали на него мощные потоки ультрафиолетовых лучей, но и подвергали воздействию рентгеновских пучков; не только лишали возможности пользоваться кислородом, но и заставляли переносить радиоактивность. Если бы Елена Петровна хотя бы на один миг смогла обменяться ролями с Инфочкой, вряд ли у этой женщины хватило жестокости так относиться к своей сопернице.
Между тем для Филиппа Ивановича гибель Инфочки, страдавшей так долго и бескорыстно, оказалась тяжелым, чувствительным ударом.
— Как вы думаете, — спросил он Варвару Никаноровну, — что угробило нашу крошку — температура или реакция?
— Честно говоря, Филипп Иванович, я упустила момент ее гибели. Видите ли, мне попалась на глаза газета с подборкой стихов местных поэтов, и я...
— Вы читали вслух? — встревоженно спросил Ноготков.
— Да.
— Вот это и могло ее доконать, — вздохнул профессор.
Глава пятая,
в которой у Алика обнаруживается еще одно, хотя и не самое худшее, качество
Необыкновенное упрямство, отличавшее Алика Ноготкова от всех других его однокашников, в сочетании с постоянным стремлением спорить по любому поводу было настоящим бичом для жителей всего дома. Во дворе, где проводили досуг по крайней мере полсотни девчонок и мальчишек, не находилось ни одного человека допаспортного возраста, с кем Алик не бился бы об заклад.
Когда Алик угощал кого-нибудь конфетами или орехами, у него никто не спрашивал, где он достал такую вкуснятину. Лакомки интересовались только тем, у кого он это выиграл.
Женька Кряков, считавшийся наиболее близким другом Алика, сообщил однажды мальчишкам, что Ноготков, по самым скромным подсчетам, за свою жизнь держал пари восемьсот пятьдесят раз, из которых в восьмиста сорока случаях оказывался в выигрыше.
Женька Кряков как-то раз даже обмолвился, что если бы Алик был скупердяем и собирал все свои выигрыши в одной комнате, то при желании смог бы свободно открыть кондитерский магазин, а заодно торговать фруктами, семечками и рогатками.
Правда, Вика Шустрикова, у которой папа работал в министерстве с каким-то невообразимо длинным названием, заявила, что Алику никто бы не разрешил открыть магазин, так как у нас запрещена частная торговля. Но Женька Кряков с презрением отмел этот довод. Он сказал, что частники у нас еще существуют. Во всяком случае, есть люди, которые занимаются продажей кресел. Он, Женька, сам как-то случайно подслушал разговор двух дяденек, один из которых жаловался, что кресло управляющего ему обошлось дороговато — в пять тысяч рублей.
Вика Шустрикова рассмеялась Женьке в лицо и сказала, что таких цен на кресла не существует. Правда, есть чудаки, скупающие совсем старую мебель, на которую и смотреть-то противно.
— Чудаков на свете много, — согласился Кряков. — Я, к примеру, читал, что есть люди, которые хранят десятки тысяч различных пуговиц. Да я за миллион таких пуговиц не дал бы копейки!
— А за марки? — хитро прищурилась Вика.
— Сравнила! — усмехнулся Женька. — Марки — совсем другое дело, они же пользу приносят. Я, к примеру, географию полюбил из-за них.
— Держу пари, — с ходу начал невесть откуда появившийся Алик, — что такой марки, какая есть у меня, ты и во сне не видал!
