— Все останутся здесь. У времени, так сказать, в плену.
— Да что вообще тут происходит?!
— Долгая история, майор…
— И как же ты собираешься уходить?
— Иди за мной. Будем мой подкоп добивать.
— А вещи?
— Ты б, майор, еще стол письменный с собой притащил. Забудь о вещах. О жизни подумай. О вечном, так сказать.
Яков сделал несколько шагов по направлению к забору, опустился на землю и стал разбрасывать ветки и сучья. У самой стены был лаз.
— В принципе я почти вылез с той стороны, — сказал он, начиная погружение в яму. — Под две стены рыл. Как полагается. Я давно… давно чувствовал, что дело движется к финалу… Не отставай, майор.
Кручинин, чертыхаясь, полез за Яковом, отплевываясь и вытирая глаза от сыпавшейся земли.
— Узковато тут…
— А ты думал, я тебе тут шоссе пророю? Тут как раз на среднестатистического писателя расчет. Ты чуть покрупнее, но авось пролезешь…
В этот момент где-то совсем рядом над головой залаяли овчарки. Майор даже услышал шорох их когтистых лап.
— О, — сказал довольный Блюменцвейг, — движемся ко второй стене.
— И все-таки, — сплевывая пыль, продолжил Кручинин, — я не понимаю, зачем заново закрывать открытый город? Зачем брать людей?
— Объективно говоря, — тяжело дыша, ответил Яков, — ты ведь мне тоже живой не нужен.
«Мило», — подумал майор и на всякий пожарный пощупал кобуру — пистолет был на месте.
— Это еще почему? — спросил он вслух.
— Да все потому же. Я-то о Привольске никому не скажу, а ты можешь рассказать.
— Да что за херня? — разозлился Кручинин, яростно сплевывая землю. — Вы тут совсем, что ли, с ума посходили?!
— Вылезем — расскажу. Стоп. Вот здесь тупик.
Яков вынул из кармана фонарик и включил его, освещая себе дорогу, точнее то, что должно было стать дорогой. Потом достал из-за голенища сапога железный совок и стал усиленно долбить сухую землю. Уставший от ползанья на брюхе, Кручинин с трудом перевернулся на спину, но тут же уткнулся носом в «потолок». Клаустрофобией он не страдал, да и вообще был человеком смелым, но тут даже ему стало не по себе.
«Как в могиле, — подумал он, втягивая носом сырой запах земли. — А ведь обратно уже не поползешь — ногами-то вперед. А если завалит? Черт, надо было все-таки прорываться через КПП. Нет, все. Лучше сейчас вообще ни о чем не думать».
Через полчаса Яков вытер перепачканное лицо, улыбнулся во весь рот и легонько пнул ногой плечо майора.
— Подъем, майор. В смысле переворот. Мы у цели. Чуешь воздух?
Кручинин открыл глаза, перевернулся на брюхо и потянул носом. Действительно, спасительной прохладой откуда-то струился свежий воздух.
«Слава богу», — подумал он, поводя затекшей шеей.
Яков с удвоенной энергией стал долбить землю и расширять ход. Наконец места стало достаточно, и он, убрав фонарик и совок, принялся змеевидными движениями выкарабкиваться наружу.
Кручинин быстро, почти судорожно полез следом, потому что уже начал опасаться — не вздумает ли его новый спаситель законопатить его здесь навсегда.
— Да не пихайся ты, майор, — сказал Яков и добавил, словно прочитав мысли Кручинина. — Раз тебя взял, значит, взял. Мне на том свете зачтется.
Наконец Блюменцвейг выбрался наружу и подал руку майору.
— Давай-давай, надо торопиться.
Но едва майор выкарабкался, у него за спиной раздался чей-то голос:
— Да, собственно, не надо никуда торопиться.
Блюменцвейг стал мотать головой в поисках источника голоса, а Кручинин схватился за кобуру, но тут же замер, почувствовав, что в спину уперлось что-то твердое, — видимо, дуло автомата.
— Не надо, майор, — сказал второй голос.
Чья-то ловкая рука вынула пистолет из его кобуры, и вдавленное в хребет дуло исчезло.
Блюменцвейг и Кручинин слегка отступили обратно к стене и увидели двух людей с автоматами. Третьим (без оружия) был Ледяхин.
— У вас все или еще кто ползет? — спросил он и равнодушно посмотрел куда-то в сторону, словно его совершенно не интересовал ответ на поставленный вопрос.
— Ловко, — усмехнулся Блюменцвейг. — И давно вы про этот ход узнали?
— Да Чуева потрясли слегка, он и сказал, что слышал, как ты предлагал майору встретиться у НИИ. Сначала думали завалить ваш ход, и дело с концом, но тебя пожалели.
— За это гран мерси, — саркастически поблагодарил Блюменцвейг. — И что же дальше?
— Пойдем домой, — пожал плечами Ледяхин.
— Это в Привольск, что ли?
— Ну а куда ж еще?
— Ладно, — покорно сказал Блюменцвейг и незаметно подмигнул майору. — Но я так скажу тебе, Ледяхин, твой дом, может, и Привольск, а вот мой… мой не здесь. И я лучше сдохну, чем буду играть по вашим правилам.
Тут Яков неожиданно пнул ногой одного автоматчика, а второго толкнул плечом так, что тот не удержался на ногах и шлепнулся на землю.
— Рвем когти! — завопил Блюменцвейг и метнулся в темноту.
Кручинин, опешивший от такой смелой выходки Якова, на долю секунды задержался, но затем рванул следом.
— Стоять!!! — завопил Ледяхин.
Блюменцвейг и майор, пригнув головы, понеслись во весь опор к темнеющему вдали лесу.
— Расходимся, майор! — крикнул Яков и сделал резкий скачок влево. Майор метнулся вправо. Застрекотала автоматная очередь. Блюменцвейг услышал свист пуль и почувствовал, как обожгло правое ухо, но это только придало ему сил. Краем глаза он заметил, как Кручинин охнул и, взметнув руки, рухнул оземь. Сначала Яков хотел рвануть к майору на помощь, но, испугавшись за свою жизнь, передумал и, виляя всем телом, как загнанный заяц, продолжил свой зигзагообразный бег по направлению к лесу. Еще какоето время слышалась автоматная очередь, но явно палили наугад, просто в темноту. Минут через двадцать Блюменцвейг уже несся по лесу, раздвигая руками хлещущую по лицу листву и хрустя сухими ветками. Еще через несколько минут выскочил на какое-то пустынное шоссе. На его счастье, вскоре показался грузовик. Водитель согласился взять взъерошенного и грязного странника с собой.
— Только на одном условии, — строго сказал шофер.
— Каком еще условии? — тяжело дыша, спросил Блюменцвейг.
— Анекдоты знаешь?
— Какие анекдоты?
— Обыкновенные. Про Брежнева или чукчу. А лучше про Рабиновича.
— Допустим, — удивленно ответил Яков и пощупал мочку задетого пулей уха — ничего страшного, царапина.
— Вот! — обрадовался водитель. — Будешь рассказывать мне анекдоты. Я в дороге уже почти четырнадцать часов. Мне спать нельзя, а я мужик с юмором. Если ржу, сон как рукой снимает.
— Мать твою, — тихо выругался себе под нос Блюменцвейг, но делать было нечего. Он полез в кабину и в течение следующего часа, перепачканный землей и едва избежавший смерти, травил анекдоты. Все, которые только мог вспомнить. Водитель был очень доволен и громко хохотал, хлопая себя по ляжке тяжелой шоферской рукой.
