XXXII
Максим и Толик мчались по ночной Москве. Мимо мелькали огни вывесок и рекламных щитов, сливаясь в одну бесконечную радостную кашу. Максиму почему-то вспомнились слова Зонца об искусстве как о свете, к которому должны тянуться люди, и о том, что сейчас вместо этого света по всей стране разноцветные лампочки горят.
— Слушай, — прервал молчание Толик, — а что у тебя с книгой? Издатель так и не позвонил?
— Нет, — хмуро ответил Максим. — Да и не надо. Нет никакой книги. И издателя нет. И жены нет. И семьи нет. И уютного дивана с собакой нет. И плазменного телевизора. И вообще ничего нет. ВИТЧ и жопа.
— Че за ВИТЧ? — сказал Толик, продолжая равнодушно крутить руль и созерцать летящую навстречу Москву.
— Да я и сам не знаю. Один товарищ мне говорил, что это когда интеллигенция мечется между государством и народом вместо того, чтобы собой заниматься. А другой говорил, что это когда она перестает метаться. Вот я и думаю, где тут истина…
Толик хмыкнул и включил радио.
«И снова немного настоящего ретро, — сказал бодрый голос ведущей, — на волнах 'Радио Новая жизнь ФМ'. Музыка Исаака Дунаевского. Слова Михаила Светлова. 'Физкультурная'».
После небольшого музыкального вступления с трубами и барабанами бодрый советский хор затянул:
Яркому солнцу навстречу Выйди с утра, молодежь! Выпрями гордые плечи, Силу на ловкость помножь!
Максим невольно вздрогнул. Каждое повторение слова «солнце» звучало как «Зонцу». В этом контексте песня приобретала несколько иное звучание, неприятно подчеркнутое убийственно радостным пафосом музыкального сопровождения: «Яркому Зонцу навстречу выйди сутра, молодежь…»
— Смени волну, — буркнул Максим.
— Тебе не нравится? — удивился Толик и пожал плечами.
Он сменил волну, и Максим уловил промелькнувшее слово «новости».
— …состоялась презентация двухсотого романа известной писательницы Кругловой. Поздравить народную писательницу с этой круглой цифрой пришли известные поэты, музыканты, композиторы… Интересно, что в этот же день у коллеги Кругловой, писательницы Комаровой, состоялась презентация сто двенадцатого романа…
— Этим ВИТЧ не грозит, — хмыкнул Максим.
— А? — вопросительно дернул головой Толик.
— И наконец криминальная сводка, — продолжил ведущий.
— Мне нравится слово «наконец», — сказал Толик, — как будто мы только ее и ждали.
— Слушай, Толик, — сказал Максим, чувствуя подступающую тошноту, — помнится, ты что-то там говорил по поводу напиться. По-моему, самое время избавиться от воспоминаний о зоопарке путем погружения в глубокую алкогольную интоксикацию.
— Я вообще то говорил по поводу развлечься, а не напиться, но это, в общем, почти одно и то же. А тебе что, так не понравилось в зоопарке? Странно… И потом, тебе ж нельзя пить.
— Уже можно. Даже нужно.
— Да?
— Слушай, Толик, давай не тормози. Ты же знаешь все эти клубы-шмубы-хуюбы. Соображай быстрее.
— Да не дави ты на мозг! Надо ж баб найти каких-ни-будь. Не просто ж так идти.
— Да плевать я хотел на баб.
— Ты хотел, а я не хотел, — разозлился Толик и стал набирать какие-то номера на мобильном.
Максим опрокинул голову на прохладное боковое стекло и закрыл глаза. Пульсирующий висок успокоился. Он не слышал, что говорил Толик. Очнулся только тогда, когда тот стал трясти его за плечо.
— Эй! Заметано. Едем в клуб 'Witch'. Слыхал о таком?
— Какой клуб?! — вздрогнул Максим, решив, что, видимо, еще не до конца проснулся. Может, Блюменцвейг перед смертью клуб организовал?
— 'Witch'. Ну, ведьма, ведьма по-русски! На кой хер тебе русский вариант? Там какая-то презентация. Мой приятель устраивает.
— Твой приятель устраивает, а меня устраивает то, что он там устраивает, — съюморил Максим.
«Witch так witch, — подумал он, доставая сигарету. — Так даже символичнее».
XXXIII
Уже стемнело, когда Ледяхин с помощниками-поэтами наконец перетащили бездыханное тело Кручинина обратно в Привольск. Сначала думали повесить его перед зданием НИИ в качестве устрашения и назидания для Чуева, охранников и вообще всех, кто вздумал бы бежать. Даже придумали табличку, которую можно было повесить на майора — что-то типа «Я предал Привольск-218». Но потом поняли, что это будет перебором (чай, не звери все ж таки) и просто зарыли Кручинина неподалеку от здания будущей школы. Место выбрали специально открытое — как знать, не послужит ли оно в дальнейшем кладбищем для умирающих привольчан. Надо мыслить перспективно. Блюменцвейговский лаз, естественно, законопатили — забросали землей и сухими ветками. После чего, довольные, пошли спать.
На следующий день было общее собрание, на котором «коренным» привольчанам предстояло ответить на множество непростых вопросов. Главным был, конечно, вопрос — что делать дальше? Остальное множество непростых вопросов паровозиком тащилось за ним. На сцене стоял стол с графином воды — президиум, в котором заседали Ледяхин и Тисецкий, а председательствовал Куперман. На авансцене — деревянная будка для выступлений ораторов.
Первым слово взял Куперман. Чувствовалось, что «майка лидера», выражаясь велоспортивным жаргоном, медленно, но верно переходит в его руки.
— Я считаю, товарищи, что ситуация складывается неплохая. Засекреченных химиков у нас тут давно нет. Обслуги из народа не имеется — все своими силами строили и делали. Детей у нас тут не имеется. КГБ мы тоже держим под контролем. На повестке дня два вопроса. На что жить и как отбиваться в том случае, если чекисты попытаются овладеть нами силой.
На последних словах, в которых явно проскальзывал какой-то сексуальный подтекст, в зале раздались смешки. Куперман быстро понял ошибку и поправился.
— Вы же понимаете, — обиженно замахал он руками, — что там быстро хватятся майора Кручинина и приедут наводить порядок. Мое предложение такое: усилить контроль за стенами, увеличить количество людей на КПП, установить круглосуточное дежурство и патруль — благо людей хватает. В случае чего, угрожать взорвать химкомбинат и отравить им всех и вся.
— И н-нас? — испуганно спросил Зуев.
— Да он, бля, уже четыре года как не работает! — крикнул Авдеев.
— А кто об этом знает? — удивился Куперман. — Химиков давным-давно перевели отсюда, Кручинина нет, Чуев под замком. А может, у нас тут токсичное производство полным ходом идет.
— А Блюменцвейг?
— Блюменцвейгу никто не поверит. Да и не будет он ничего говорить.
— А что по поводу еды? — раздался чей-то женский голос.
— Ну а что? Склады у нас пока забиты, слава богу. Кроме того, предлагаю наращивать свое огородное
