Она снова нажала на кнопку. Стекло поехало вверх. Она потрогала щеку. Грим держался.
Она обернулась к Валентину Викторовичу.
— Ну? Чего ты ждешь? Поехали.
— Куда?
— Как куда? В театр.
Ксения Петровна достала папиросную коробку.
— Может успеем еще. Ко второму отделению.
Валентин Викторович включил мотор. Ксения Петровна достала из коробки предпоследнюю папиросу. Она порылась в карманах жакета, поискала в сумочке, жалобно посмотрела на Валентина Викторовича.
— Где моя зажигалка?
Она стала выкладывать перед собой свои принадлежности: блокнот, помаду, пудреницу, полиэтиленовый пакет из-под пистолета, корвалол, валидол, анальгин, еще какие-то лекарства с названиями, позаимствованными из переводных фантастических романов, очки для близи, очки для дали, очки для представительности, радиотелефон, перчатки, ватные затычки для ушей, глазные капли. Краем глаза она заметила, что время остановилось — по крайней мере, в радиусе полутора метров. Она подняла голову.
Валентин Викторович застыл в классической позе киношного сыщика. Словно демонстрируя неопровержимую улику, он держал двумя пальцами за уголок полиэтиленовый пакет из-под пистолета. На дне пакета лежала какая-то длинная черная железка.
— Что это? — недовольно спросила Ксения Петровна, приглядываясь. — И почему ты на меня так смотришь? Что ты молчишь?
Она оглянулась в противоположную сторону и увидела, как подросток входит в кафе.
Тяжелая стеклянная дверь на некоторое время задержала его, но, в конце концов, ему удалось преодолеть это препятствие, и он вошел. Он потоптался некоторое время у входа, потом подошел к столику, за которым сидел Харин с телохранителями, и остановился прямо перед ним.
Два мгновения назад Харин благоговейно взял с тарелки предпоследнее пирожное — корзиночку. Мгновение назад он далеко высунул язык, чтобы слизнуть с витой кремовой верхушки рубиновую капельку джема. Теперь он тоже почувствовал, что время остановилось. Он убрал язык поднял глаза и посмотрел на улыбающегося мальчика.
— Тебе чего, мальчик?
— Асталалиста, дядя.
Подросток поднял пистолет и направил его Харину прямо в нос.
В машине Ксения Петровна с досадой разглядывала забытую в пакете обойму.
— Может там все-таки что-нибудь еще осталось? — спрашивала она Валентина Викторовича без особой, впрочем, надежды. — Где-нибудь в дуле?
Подросток нажал на курок.
Пистолет равнодушно щелкнул.
Харин медленно покосился в сторону стеклянной стены. Позади студенистых отражений с любопытством сгрудились неразборчивые фрагменты пространства. За стеклянными дверями зеленел край газона.
Улыбаясь, подросток еще раз нажал на курок.
Харин взглянул на телохранителей.
Телохранители очнулись. Они одновременно вскочили из-за стола, доставая пистолеты из-подмышек и опрокидывая стулья. Они открыли огонь, рискуя прострелить себе рубашки.
Первая пуля попала в пол, вторая, — в потолок. Третья, четвертая, пятая, шестая, седьмая, восьмая девятая и десятая почти одновременно прибыли по назначению.
Подросток исчез, оставив по себе приблизительную копию, мятую, скомканную, отброшенную под соседний стол, на глазах теряющую сходство с оригиналом.
Бутылки со звоном раскатились по мраморному полу.
В кафе наступила тишина. Посетители замерли. Казалось, только столбики пара над кофейными чашками осмеливаются, в силу своей очевидной бесплотности, время от времени осторожно пошевелиться.
Через некоторое время послышался негромкий шорох. Мужчина с газетой стоял в дверях. Он вышел из кафе уже почти наполовину и хотел выйти совсем. На толстом дверном стекле он снова видел свое отражение. В этот раз он смотрел на себя безо всякого удовольствия. Сквозь глубокие тени настойчиво проступала неопрятная уличная реальность.
Телохранители строго переглянулись. Они посмотрели на недовольного Харина.
— Этот, вроде, с ним был,.. — сказал один из них задумчиво.
— Вроде, да,.. — сказал другой неуверенно.
Телохранители помолчали, посмотрели друг на друга, потом на всякий случай снова подняли пистолеты и открыли огонь. Мужчина с газетой пролетел сквозь медленно рассыпавшуюся, как титры в телепередаче стеклянную дверь и упал на лужайку. Телохранители спрятали пистолеты и огляделись по сторонам.
Посетители кафе по мере сил и способностей пытались уподобиться неодушевленным существам. Казалось, что все они, пораженные поразительной простотой превращения живой материи в неживую, пробуют, каждый по своему, повторить этот несложный, но любопытный рекламный трюк.
Харин снова наклонился, прикрыл глаза, высунул язык и аккуратно слизнул рубиновую капельку джема с кремового кончика.
В тысяче метров от него тяжелая американская мечта остановилась на перекрестке.
Ксения Петровна закончила последнюю папиросу.
— Не ошибается тот, кто ничего не делает, — констатировала она.
Окурок категорично хрустнул в пепельнице.
Валентин Викторович промолчал.
— Что ты молчишь?
Пепельница щелкнула, закрываясь.
Ответа не последовало.
— Куда мы едем, по крайней мере?
— Как куда? В театр, на Штайнера.
Ксения Петровна утомленно прикрыла глаза.
— Очень остроумно.
— Можем еще успеть ко второму отделению, — взглянув на часы, сказал Валентин Викторович.
К машине подбежал мальчишка с пачкой газет подмышкой. Он прижал передовицу к ветровому стеклу и отчаянно завопил:
— Отравленные бананы! Сто человек в реанимации! Депутат-эксгибиционист! Вурдалаки в поликлинике!
Ксения Петровна посмотрела на газетную страницу. С плохо пропечатавшейся фотографии на нее глядел печальными цыганскими глазами угрюмый представитель инопланетной цивилизации, пойманный скаутами в Неваде во время игры в миротворческие силы. Ксения Петровна сунула таблетку под язык.
— Очень остроумно, — повторила она утомленно. — Ты вообще о чем-нибудь в жизни думаешь, кроме развлечений?
Молчание.
— Почему я все время должна за всем следить?
— А что я должен делать по-твоему?
— Во-первых, не кричи на меня, пожалуйста.
— Нет, ты скажи.
Ксения Петровна презрительно помолчала.
Загорелся зеленый.
— Звони своему специалисту.