сказал, что даже в небольшом количестве она расплывается по воздуху и образует ровную поверхность, где невозможно отличить единицу от множества, отделить каплю от капли.
Мы все еще летели с легким ветерком над деревьями и над водами, и Панеций предложил отдохнуть перед тем, как помериться силами с морем.
— Летите за мной, — сказал он. — Нам нужно подкрепиться.
Под нами был морской берег, дробивший солнечные лучи на тысячи осколков, и мы направились к скале, сплошь заросшей фиговыми деревьями.
Там было хорошо и вдоволь плодов. Панеций помогал нам собирать фиги и аккуратно сдирал с них кожуру своим длинным клювом; он сказал, что многие завидуют нашей безмятежности и нашему покою, а потом заговорил об этих сладчайших плодах и, потешаясь над нами, важно сообщил, что они бывают черные, белые, каштановые, зеленые, голубые.
— Сколько же всего разновидностей ты знаешь?
Панеций был в ударе, он ничуть не устал и, прыгая с ветки на ветку, заговорил о красных, лиловых и еще каких-то фигах.
Место было удобное: нам не мешали ни докучный бриз, ни грохот прибоя в скалах; мы спокойно могли дождаться восхода луны.
Позади меня взбирались на обрыв колючие заросли, внизу лежали огромные валуны, на земле виднелись странные веерообразные следы морских птиц. Фиги были в самый раз, не жесткие и не переспелые, и я с удовольствием ел их, слушая болтовню Панеция.
Но вот солнце скрылось, на его месте взошли Плеяды; наползала тьма, и морские водоросли казались черными. Аполлодор еще ухитрился разглядеть на стволе дерева запоздалых муравьев. Я различал ручейки прибывающей и убывающей воды, когда волны накатывали на песок.
Мы ждали. Луна взошла на горизонте, она была больше обычного, вспухшая и красная — ни дать ни взять раскаленный камень.
Антисфен сказал, что чем дальше мы продвигаемся, тем ближе становится к нам луна, поднимающаяся из таинственных лабиринтов моря.
Панеций тоже взглянул на луну, задумчиво повертел длинным клювом.
— О-о! — сказал он. — Мы на верном пути.
Мы уютно устроились среди ветвей фигового дерева. На луне хорошо были видны выступы и темные прогалины, можно было подробно рассмотреть ее, а от ее краев лился свет, широкой полосой перерезавший морскую гладь.
— В Камути такого не увидишь, — заметил Аполлодор.
Между морем и луной лежали дископодобные пространства, четко разделявшие эти две стихии; окрест, сколько хватал глаз, простирались песчаные дюны и струился лунный свет.
Антисфен предложил нам продолжить путь, раз налицо имеется столько полезных указаний, облегчающих нам дело.
— Скорее в путь! — восклицал он. — Не будем расслабляться!
Мы оставили позади фиговое дерево и полетели вдоль лунной дорожки, которая разматывалась серебристой лентой, а в просветах иногда виднелся остров Пантеллерия.
Вот, подумал я, уже второй раз приходится лететь через море, и опять все с той же целью, но только теперь от самого моря мне не требовалось ничего, разве только верный след, который привел бы меня туда, наверх, в новый, неведомый мир, где предположительно затерялась Тоина.
— О Тоина! — вздохнул я.
Никто меня не услышал, мы летели на большой скорости, против волн. И тут Панеций, разразившись визгливым смехом, заявил, что мы тут любуемся луной, вечно всплывающей из морских глубин, а луна-то, если вдуматься, вовсе не далекая и странная область земли, вовсе не континент, сонно блуждающий в пространстве, а просто колобок из муки, сыра и масла, нехитрая сельская еда.
— Что ты сочиняешь? — откликнулся Антисфен, летевший рядом со мною.
А Панеций, визжа и смеясь, сказал, что мы наедимся вволю, как только доберемся туда.
Мы летели очень быстро еще и потому, что дыхание моря наполняло ночь прохладой. Рыб видно не было, наверно, мы не могли их разглядеть с нашей высоты, а по волнам пробегала обманчивая мелкая рябь.
— Где остановимся? — спросил Аполлодор.
Мы опустились на остров, где над темной низиной, заросшей ежевикой и кактусами, возвышался гребень горы. Посмотрев на небо, мы рассчитали дальнейшее направление полета по луне — она все еще была далеко.
Антисфен, задрав голову, говорил, что на этаких высотах уже нельзя определить, где верх, а где низ, поскольку вселенная тождественна себе во всех своих областях.
А Панеций отстаивал свою теорию луны-лепешки, пригодной лишь к тому, чтобы клевать ее и с боков и посредине; он приплясывал в воздухе, веселый, живой, неутомимый, ухитрявшийся перепрыгивать из верхнего слоя воздуха в нижний.
Мы летели всю ночь. Луна зашла с противоположной стороны, но мы знали, что она снова взойдет там, впереди, где горизонт перед рассветом стал белеть.
— Пора отдохнуть, — посоветовал Антисфен.
И, остановившись посреди круга, который он очертил взмахами крыльев, он указал нам атолл, смутно видневшийся невдалеке внизу.
Там нас ждало необычное приключение. Мы парили в воздухе, слегка раскачиваясь то вперед — при взмахе крыльев, то назад — от дувшего нам навстречу бриза. Мы вознесли хвалы небу, когда увидели на острове леса, тропинки, быстрые реки, казавшиеся темно-лиловыми в неверном свете зари.
— Как здесь чудесно, — заметил Аполлодор.
Чтобы размяться, мы не спеша облетели этот клочок земли, окруженный скалистой грядой и весь потонувший в густом тумане.
Панеций пел, как поют дятлы, подражая разным птицам; стремительно пролетая между нами, складывал одно крыло, чтобы показать свою удаль и чтобы другим крылом тут же чиркнуть у нас под хвостом.
Мы опустились в рощицу, где среди крохотных озер суетливо носились стрекозы и водяные птицы. Отыскали себе большой куст боярышника, забрались в него (боязливый Аполлодор попросился в самую середку), и я не в силах описать вам, как радовались мы этому желанному пристанищу.
Проспали мы долго. Поутру позавтракали рыбами, равнодушно высунувшими головы на поверхность озерца: глупые, они не знали, что, помимо их однообразных и холодных игр, от века неизменных, у них на острове может происходить и что-то еще, что-то совсем новое. Лучше всех с этим управлялся, конечно, Панеций — он мгновенно хватал длинным клювом рыбешку, испуганно трепыхавшуюся в воде, затем глотал ее.
— Что за блаженство! — говорил дятел.
Аполлодор летал над озером и почти что прыгал по его поверхности — просто ради удовольствия окунуться в воду.
Подкрепившись, мы полетели обследовать остров — теперь нам было достаточно одного мощного взмаха крыльев, чтобы потом по инерции нестись дальше, и довольно далеко. Антисфен заметил обширный лес, где слышалась непонятная возня и равномерный шорох ветвей. В этом лесу чувствовалась некая размеренность, это-то и привлекло наше внимание.
Мы опустились туда. Я первым нырнул в гущу ветвей, друзья последовали за мной; нелегко было пробраться через хоровод листьев — осень шла к концу, и листья осыпались то редко, то часто, но все, кружась, слетали в одном направлении.
— Гляди, гляди! — крикнул Аполлодор; он был маленький и без труда шнырял с дерева на дерево.
Я всмотрелся, насколько это было возможно. И увидел, что на ветвях деревьев, особенно пробковых дубов, красовались странные каракули, изображения, причудливые и непонятные письмена — думаю, они были выведены соком трав или алым порошком кармина.
Наконец мы выбрались на поляну, всю изрытую кротовьими норами; маленькие птички прилежно
