и объедал листву с верхушек деревьев. Я видел множество слонов, зебр, антилоп и даже львиное семейство. Боялся я только змей. Они внушали мне ужас. Довольно часто крупные змеи переползали через дорогу прямо перед нашей машиной, и мы всегда придерживались золотого правила — ни в коем случае не поддавать газу и не пытаться ее переехать, особенно с поднятым верхом. Если вы врежетесь в змею на полной скорости, переднее колесо может подбросить ее в воздух, и тогда змея может оказаться у вас на коленях. Ничего более ужасного я даже вообразить не могу.
По-настоящему скверной змеей в Танганьике считается черная мамба. Только она одна не боится человека и нападает на него без всякой причины. Если она вас укусит, то вы уже не жилец.
Как-то утром я брился в ванной нашего дома в Дар-эс-Саламе и, намыливая щеки, бездумно смотрел в окно, выходящее в сад. Я наблюдал, как Салиму, наш шамба-бой, неторопливо и методично разгребает гравий на подъездной дорожке. И тут я увидел змею. Почти двухметровой длины, толщиной с мою руку и совершенно черную. Самая настоящая мамба! Она явно заметила Салиму и быстро скользила к нему по гравию.
Я кинулся к открытому окну и завопил на суахили:
— Салиму! Салиму! Ангалия ньока кубва! Ньюма веве! Упеси, упеси!
Другими словами:
— Салиму! Салиму! Берегись! Большая змея! Сзади! Скорей, скорей!
Мамба двигалась по гравию со скоростью хорошего бегуна, и когда Салиму обернулся и увидел ее, ей оставалось проползти шагов пятнадцать, не больше. Что я тут мог поделать? А сам Салиму? Он знал, что убегать бесполезно, потому что мамба на полной скорости обгоняет галопирующую лошадь. И он точно знал, что это мамба. Каждый туземец в Танганьике знал, как выглядит мамба и что можно от нее ожидать. Она бы настигла его секунд за пять.
Я высунулся из окна и затаил дыхание. Салиму развернулся навстречу змее. Я увидел, что он присел на корточки. Сел он очень низко, отставив одну ногу назад, словно спринтер, изготовившийся пробежать стометровку, и выставив перед собой грабли с длинной ручкой. Он поднял грабли на уровень плеч, и все эти долгие четыре или пять секунд он стоят, как каменное изваяние, одними глазами следя за огромной смертоносной змеей, стремительно скользящей к нему по гравию. Она приподняла над землей свою маленькую треугольную головку, и до меня доносилось тихое шуршание ее тела о гравий.
Эта кошмарная сцена до сих пор стоит у меня перед глазами — сад в утреннем сиянии солнца, могучий баобаб на заднем плане, Салиму в старых шортах цвета хаки, такой же рубахе и босиком, отважный и совершенно спокойный, с поднятыми граблями, а сбоку по гравию к нему скользит длинная черная змея с высоко поднятой ядовитой головой, готовая напасть в любую секунду.
Салиму ждал. Пока змея приближалась к нему, он ни разу не шевельнулся, не издал ни звука. Он выжидал до самого последнего мгновения, когда между ним и мамбой останется не более полутора метров и тогда: вву-ух!
Салиму ударил первым. Он глубоко вонзил металлические зубья в спину змеи, уперся в рукоятку, давя на нее всей своей тяжестью, наклонился вперед и, прыгая вверх и вниз, все сильнее загонял зубцы грабель в змею, стараясь пришпилить ее к земле. Я увидел, как из-под зубцов брызжет кровь, потом сам слетел по ступенькам вниз в чем мать родила, схватив по пути через холл клюшку для гольфа, и подбежал к Салиму, который все еще обеими руками прижимал грабли к земле, а огромная гадина извивалась, корчилась и норовила вырваться. Я закричал Салиму на суахили:
— Что мне делать?
— Все уже в порядке, бвана! — крикнул он в ответ. — Я сломал ей хребет, так что она больше не поползет! Стой там, бвана! Я сам справлюсь!
Салиму поднял грабли и отскочил в сторону. Змея корчилась и извивалась, но не могла даже сдвинуться с места. Салиму шагнул вперед и со всей силы ударил ее граблями по голове. Змея затихла. Салиму глубоко вздохнул и провел ладонью по лбу. Потом посмотрел на меня и улыбнулся.
— Асанти, бвана, — сказал он, — асанти сана, — что означает: «Спасибо тебе, бвана. Большое спасибо».
Судьба нечасто дает нам шанс спасти чью-то жизнь. Весь остаток дня меня переполняло чувство радости, и с тех пор при виде Салиму у меня всегда поднималось настроение.
СИМБА
Примерно через месяц после случая с черной мамбой мы с Мдишо отправились на сафари в старом фургоне «Шелл», и первой остановкой на нашем пути стал маленький городок Багомойо.
Я упоминаю об этом лишь потому, что в Багомойо мне предстояло встретиться с индийским торговцем с таким замысловатым именем, что я до сих пор не могу его забыть. У этого щупленького человечка был огромный торчащий живот, как у женщин на девятом месяце беременности, и он с гордостью носил этот гигантский шар, словно медаль за заслуги или рыцарский герб. Он называл себя мистером Шанкербаем Гандербаем, и на всей его фирменной бумаге красовался его полный титул, отпечатанный большими красными буквами:
Декортикатор — это громоздкий лязгающий агрегат, перерабатывающий листья сизаля в волокна, из которых потом делают канаты, и купить его можно было только у мистера Шанкербая Гандербая из Багамойо.
Три дня мы с Мдишо мотались по грязным дорогам, навещая клиентов, и на четвертый прибыли в город Табора. Табора находится в 725 километрах от Дар-эс-Салама, и в 1939 году ее и городом назвать было сложно — всего лишь горстка домишек да несколько улочек с лавками индусов. Но по танганьикским меркам Табора считалась довольно крупным городом, поэтому его удостаивал своим присутствием британский губернатор.
Британские чиновники в Танганьике вызывали у меня восхищение. Они тоже были загорелыми и крепкими ребятами, но в отличие от моих попутчиков на корабле не были ни чокнутыми, ни бандитами. Все они получили университетское образование, и в своих затерянных селениях им прихотилось быть мастерами на все руки.
Они были судьями, улаживавшими и межплеменные, и личные раздоры. Выступали советниками у племенных вождей. Нередко к ним приходили за лекарствами, и подчас им приходилось лечить больных. Они правили своими обширными округами, поддерживая закон и порядок в самых трудных обстоятельствах.
И где бы ни служил такой губернатор, он непременно приглашал служащего «Шелл Компани» погостить и переночевать в своем доме.
Губернатора Таборы звали Роберт Санфорд. Это был мужчина чуть старше тридцати, у которого имелась жена и трое маленьких детей — шестилетний мальчик, четырехлетняя девочка и грудной младенец.
В тот вечер мы сидели на веранде и выпивали с Робертом Санфордом и его женой Мэри, то есть устроили «закатник», а двое их детей тем временем играли в траве перед домом под бдительным присмотром черной няньки. Дневная жара уже понемногу спадала по мере того, как солнце клонилось к закату, и первая доза виски с содовой оказалась хороша на вкус.
