письменные принадлежности. Бормоча что-то себе под нос, он принес мне паршивенькой писчей бумаги и странных размеров конверт, украшенный восхитительным жирным пятном. То, что мне и требовалось. Я выпил свое вино и принялся играть в игру, которую при других обстоятельствах нашел бы омерзительной. Она состояла в том, что я вырезал из газет слова или нужные мне обрывки фраз. Работа эта была проста, но требовала определенной сноровки, поскольку нужно было выловить в газетах необходимое слово, а для этого очень внимательно пробежать глазами текст… К тому же, следовало поторопиться. Я часто пропускал слова, но когда находил нужное мне, ликовал и вырезал, чтобы сразу наклеить.
Чтобы составить нужный текст, я убил добрый час, но получилось все в лучшем виде. Итак, мое послание выглядело следующим образом:
Я несколько раз перечитал его, и с каждым разом гордился им все больше и больше. Гордился, как гордятся литературным произведением. Оно казалось мне необыкновенно элегантным и остроумным. Оно потрясало и угнетало, словом, было настоящим образцом шантажа. Я сложил его, сунул в конверт, заклеил, и на конверте появилось лишь одно слово: МАДАМ. Я вырезал его из заголовка, и оно было крупным. Я положил письмо в карман, собрал все свои причиндалы, необходимые завзятому шантажисту, и покинул это унылое кафе. С письмом в кармане я чувствовал себя сильным. А теперь в Гарш, домой…
Вокруг машины кружились опавшие листья. Некоторые приклеивались к ветровому стеклу, словно огромные лапы. Теперь я не боялся встречи с Глорией. Я выбрал свой путь и пройду его до самого конца. Я пройду его с той настойчивостью, которая была мне вообще свойственна в делах. Отвратительное письмо, хрустящее в кармане, доставляло мне огромную радость. Радость чистую, почти детскую. Но радость эта была страшным оружием.
Не случайно я упомянул в письме имя Луи Дюрана. За несколько недель до этого я организовал сезонную поездку в Испанию для моих рабочих. Пока суть да дело, один из них умер, и я сохранил случайно его паспорт в одном из ящиков письменного стола. Оставалось лишь заменить фотографию на нем. Это не представляло особых сложностей. Неторопливо размышляя над моими делами, я проехал несколько километров, разделяющих Париж и Гарш, и вскоре увидел свой дом. Оставив машину возле гаража и убедившись, что Глории нет поблизости, я опустил письмо в почтовый ящик, прикрепленный к решетчатым воротам усадьбы. Затем нажал на клаксон и поставил машину в гараж…
Глория шла по аллее и улыбалась мне. На ней были узкие брючки из черного велюра, расшитые красным. Она носила их только дома. Наряд дополняли белый пуловер и туфли без задника. Ее каштановые волосы были схвачены косынкой. На лице — никакой косметики. Именно такой я предпочитал видеть ее… раньше! Да, без косметики, чистой, как туалетное мыло… То, что я испытывал в этот момент, видя, как она приближается ко мне улыбающаяся и удивленная, походило больше на изумление, чем на что-либо другое. Да, я был изумлен, увидев ее такой, неизменной в своем поведении и облике. Она улыбалась, мне той улыбкой, что всегда играла у нее на лице, и в глазах ее я читал неподдельную нежность… На мгновение мне показалось, что я вижу кошмарный сон. Или принял служанку за собственную жену. Я уже сомневался — не в ней, но в себе, настолько обаяние ее подействовало на меня.
— Что случилось? — весело спросила она.
— Берже получил заряд дроби в ляжку.
— Это серьезно?
— Пустяки. Несколько дней в постели, но все-таки приятного мало.
Она взяла меня под руку.
— Ну что же, тем лучше! — воскликнула она. — Хоть в воскресенье не буду в одиночестве.
Я пристально посмотрел на нее. На миг у меня появилось желание удавить ее. Возможно ли, что человеческое существо, моя Глория, способна на такое вероломство? Он убаюкивала меня своими манерами ласковой кошечки, взглядами с поволокой, сладкими интонациями… А на деле была лишь подлой шлюхой! Как она меня провела! Своим поведением, своими повадками счастливой супруги она давно усыпила меня. Мы вошли в дом и обнялись, словно счастливые любовники. Служанка пылесосила ковры. Она вежливо поздоровалась со мной. Знала ли она о супружеской неверности своей хозяйки? Возможно. По крайней мере, догадывалась, слуги всегда первыми чуют подобного рода дела. Я сразу поднялся в спальню, чтобы привести себя в порядок и переодеться… Я облачился в теплый спортивный костюм, поскольку дома любил чувствовать себя свободно. У меня страшно болела голова, но до этого момента, будучи поглощен своими мыслями, я не замечал этого железного обруча, сдавливающего мой лоб. Из окна я увидел Маринетту, служанку. Она направлялась к воротам с большой сумкой для продуктов в руках. Она уже открыла калитку, как вдруг взгляд ее упал на почтовый ящик, из которого торчал уголок письма. Она достала конверт, удивленно посмотрела на него и решила вернуться в дом.
Я почувствовал невыразимую тоску. Ну вот, все и закрутилось.
Я приоткрыл дверь спальни, чтобы лучше слышать. Жена моя напевала в гостиной, но возбужденный голос Маринетты прервал ее пение.
— Мадам! Мадам!.. Посмотрите, какое странное письмо лежало в ящике… Оно, вероятно, для вас…
По наступившей вдруг тишине я понял, что простецкий вид моего письма нанес Глории первый жестокий удар. Я вышел на площадку и, спрятавшись за колонной, слушал…
— Спасибо, Маринетта, — пробормотала моя жена.
Служанка удалилась с выражением глубочайшего сожаления, громко хлопнула дверь внизу. Затем раздался шорох разрываемого конверта. За этим последовала адская тишина. В жизни Глории совершенно без всякого шума разорвалась бомба!
И теперь наступила моя очередь играть, теперь мне предстояло вдыхать ядовитый аромат цветов, посаженных мною. Насвистывая какую-то мелодию, я появился на лестнице… Спускаясь по ступенькам, я ожидал, что Глория протянет мне письмо и попытается разыграть изумление. Мне бы этого не хотелось. В этом случае я не смог бы сдержать свои чувства и ударил бы ее, оттаскал бы за волосы по всему дому, выкрикивая ей в лицо слово, которое она без сомнения заслужила — шлюха! Но опасения мои оказались напрасными. На повороте лестницы взгляду моему предстала Глория — спокойная, с неизменной приветливой улыбкой на губах, со взглядом ласковой кошечки. Никаких следов письма. Вероятно, услышав мои шаги, она поспешно спрятала его под пуловер.
— О! — воскликнула она. — Ты уже и переоделся!..
Я подошел к ней с вымученной улыбкой на лице.
— Уф, как здорово оказаться наконец дома!.. Хочешь, проведем замечательный денек у телевизора?
Она заверила меня, что лишь об этом и мечтала, и столько искренности звучало в ее голосе, что я в очередной раз был потрясен. Я обнял ее гибкую талию и впился губами в чувственный рот… Она ответила на мою ласку. Я почувствовал на лице жар ее дыхания, это было дыхание молодости.
Моя рука блуждала по ее телу поверх пуловера, но не от страсти, а в поисках письма. Но я так ничего и не обнаружил, вероятно, она спрятала его где-то в другом месте… Взглядом я обшарил гостиную. Нет, ничего не видно, никаких следов письма…
— Да, — проворковала Глория, — можно подумать, что охота прошла удачно… Уж очень предприимчиво ты ведешь себя…
И добавила:
— А не отпустить ли нам прислугу после обеда?
Я пробормотал неразборчивое «конечно», настолько ее самообладание меня потрясло.
Остаток предполуденного времени я занимался тем, что подметал в саду опавшие листья. Я любил
