— Не знаю, — махнул рукой Зопирион. — Попробую разузнать что-нибудь на симпосиуме. [23] При самом худшем раскладе там должен оказаться хоть один неаполитанец. Я что-нибудь организую. А теперь пожелаю тебе доброй ночи и приятного сна.
Масляные лампы в городском совете мягким желтоватым мерцанием освещали накрытые столы. На дальнем конце зала в предвкушении обеда уже возлежали правитель архонт и несколько высокопоставленных персон. Остальные участники пира сидели на скамьях за длинными столами. Зопирион попытался пересчитать собравшихся, но тут же сбился: слишком много народу сновало вокруг.
— Добро пожаловать! — произнес Гелиий Мутилис. — Приношу извинения, что мы не смогли обустроить вас должным образом, но наша базилика [24] слишком мала, сюда не поместится необходимое количество лож. Надеюсь, что выпив достаточно нашего превосходного Фалернского, вы не заметите разницы.
За столом Зопирион оказался между кельтом Сеговаком и неаполитанцем, с которым разговаривал до начала сражения.
— Возрадуйся, господин Зопирион! — воскликнул последний. — Ты и твои друзья сделали невозможное, а именно помимо моего желания сделали из меня героя! Это еще раз доказывает, что боги вмешиваются в события людских жизней, ведь без божественного провидения и ты, и я, и все эти герои погибли бы в полной неразберихе. Клянусь яйцами Геракла, я не поставил бы и гнилой оливки против золотого персидского статира [25], на то, подобная нашей разношерстная толпа имела шанс выстоять в схватке с профессиональными убийцами!
— Мой друг Архит обладает сверхъестественным даром убеждать людей сделать то, что он считает нужным. Наверное, боги говорят его языком.
— В любом случае я, как разумный человек, был готов бежать куда угодно. Однако, дело повернулось наоборот: то, что подсказывал здравый смысл, оказалось как раз неразумным. Твое здоровье, господин!
— Спасибо, господин Ингомедон! — ответил Зопирион. — Ты не знаешь, где можно сесть на корабль, отплывающий в Мессану либо отсюда, либо из Байев или Неаполя? И причем хотелось бы, чтобы капитан судна был не слишком суеверным.
— Хочешь доставить домой тело пожилого человека из Мессаны? Сейчас подумаю. Как мне думается, сегодня отплывает Страбон.
— Он не поплывет с таким грузом.
— Ну тогда… Гмм… Видишь того парня в серьгах и ожерелье из стекляшек?
— Такой худой, он еще барабанит пальцами по столу?
— Да. Это капитан из Финикии, приплывший несколько дней назад. В то утро он тоже приходил к гроту Сивиллы. Не знаю, как его зовут и каков его порт, но ты можешь и сам спросить об этом. Не представляю, что он здесь делает, потому что он не участвовал в битве, а тем более не гражданин Кум. Возможно, правитель должен ему денег, или у них какие-то темные дела. Говорят, что все финикийцы — воры, но у меня нет предубеждения относительно иностранцев. Тем более, что некоторые из моих лучших друзей…
— Я сам перс на одну четверть, — с воодушевлением отметил Зопирион.
— Да не бери в голову, — Ингомедон поспешно проглотил сочнейший кусок осьминога и, понизив голос, заключил:
— На самом деле, разговоры о чистоте крови — больной вопрос в Кумах. Дело в том что, жители Кум не чистокровного происхождения, так же как и вы — жители Тарента. Извини, конечно, но ты понимаешь, о чем идет речь. Примерно два поколения назад, когда Кумы были греческой колонией, город захватило войско самнитов. Они порезали мужчин и надругались над женщинами. Некоторые из тех разбойников до сих пор живы. Самниты осели и зажили с новыми женами и отпрысками. Ты не представляешь, какое множество полукровок тогда развелось. Вследствие того, что женщины в большинстве своем были эллинками, то дети говорили по-гречески лучше, чем по-оскски. Они так и продолжают говорить, только с грубым италийским акцентом, думаю, ты заметил. Но имена они носят оскские — здесь отцы сказали свое слово.
— А нет ли здесь общества пифагорейцев?
— Ты имеешь в виду группу философствующих фанатиков, которые плетут интриги для захвата власти, чтобы принудить всех отказаться есть бобы?
— Да ничего подобного! Пифагорейцы уже много лет не занимаются политикой, за исключением группы в Регии. В наши дни это люди, интересующиеся математикой и прочими науками, исследователи, занятые поиском разгадок тайн вселенной.
— Только не здесь, — рассмеялся Ингомедон. — К интересам неаполитанцев относятся исключительно состояние кошельков, набитое брюхо и любовные утехи. Извини, еда остывает.
— Как у тебя дела, Сеговак? — Зопирион обратился к соседу. — Ты был у Сивиллы?
— Да, молодой господин. И мудрая женщина сказала мне: «Ищи свое место там, где остров управляет берегом». Но где такое возможно?
Зопирион нахмурился.
— Я слышал, что Дионисий переносит свою ставку на остров Ортигия. Оттуда он управляет Сиракузами, расположенными на крупном острове — Сицилии, и не только ими.
Кельт с пониманием кивнул.
— Я как раз думал о нем. Когда-то я служил у тирана — его предшественника. Его звали Гермократ, и это был великий человек. А что тебе рассказала великая жрица?
— Она сказала, что когда-нибудь я разобью мир вдребезги.
Голубые глаза Сеговака широко раскрылись от удивления.
— Что ты говоришь? Надеюсь, когда это произойдет, я буду далеко от того места. На мой взгляд, ты симпатичный парень и совершенно не похож на человека, который только и думает о том, как бы разрушить мир, такой гармоничный и целостный.
— А кроме того, она посоветовала нам опасаться Волка с Севера, кем бы он ни был, — добавил Архит, сидящий по другую руку Сеговака.
— Попридержи язык, пьяная трещотка! — оборвал его сидящий неподалеку архонт Бризон. — Не нужно, чтобы об этом стали везде говорить, начиная от Карфагена и кончая Карией. [26]
— Ну, бывает, — вступился кельт. — От вина язык начинает вихлять, как колесо колесницы после смазки. Но не думаю, что в данный момент нужно обсуждать пророчества Сивиллы.
Гул разговоров затих, как только на свободное пространство между столами выскочила танцовщица. В легкой тунике из пурпурного коанского шелка она извивалась под напевы контр-флейты — на ней играла девушка, сидящая в углу зала. Девушка завершила свой танец под аплодисменты и одобрительные возгласы собравшихся и, поклонившись, выбежала из зала. Спустя некоторое время она вернулась, жонглируя ножами и мечами. Аплодисменты становились все громче.
В третий раз она поставила на пол несколько подсвечников с горящими этрусскими свечами. Сбросив тунику, девушка обнаженной прошлась колесом и сделала стойку на руках среди свечей, отсветы которых играли золотом на ее тщательно натертой маслом коже.
— Не он ли сидит там с кислым видом? — громким шепотом произнес кельт.
— Кто? — переспросил Зопирион.
— Тот римлянин, Корнелий Арвинна? — И Сеговак кивнул в сторону лож, расположенных на возвышении на дальнем конце зала. Римский всадник с выражением холодного неодобрения на лице сидел на своем ложе, болтая ногой и пытаясь поправить тогу, чтобы была видна полоска на тунике.
— Похоже, девушка завивает волосы на промежности, — продолжал кельт. — У вас в городе тоже так принято?
— Так принято у италийцев, — ответил Зопирион, — но изначально это был этрусский обычай. Некоторые тарентийцы из богатых семей переняли его: золотая молодежь, проводящая время за ваянием собственных тел, упражнениями мускулов в гимнастических залах. Но к тем, кто зарабатывает на хлеб собственным трудом, это не относится. Прежде чем я позволю появиться около своей семьи такому украшателю с бритвой…
— А у нас в Неаполе волосы выщипывают, — перебил его Ингомедон.
