переглянулись.
— Вот те раз! — сказал Жерар.
— Неужели это моя Дженни так скоро вас обработала? — удивился Ланселот.
— Спуститесь с Башни — сами все узнаете, — сказала Ванда. Очень ей не хотелось сейчас открывать друзьям тайну исцелений Антихриста.
Накормив их, Ванда собрала свой рюкзачок и тем же путем сиганула обратно на балкон.
Жерар встал на свое место и начал толкать коляску.
Вскоре появились служители и разнесли пакеты и газеты. Получив газетку, Жерар отдал ее Ланселоту, а сам предложил двигаться дальше: он знал, что сегодня — его финиш, а потому не хотел терять ни минуты.
— Жерар! Может, ты хоть теперь…
— Ланселот, ты на свои руки давно смотрел? После моего финиша тебе надо одному пройти еще десять ярусов, самых коротких, но и самых крутых, между прочим. Я думаю, что ты до финиша дойдешь если не завтра к вечеру, то уж послезавтра точно, и я хочу, чтобы ты сегодня поберег руки. Лучше почитай вслух газету. Про нас чего—нибудь пишут?
— Гм… Кое—что пишут. 'К радости большинства участников и зрителей, знаменитая группа паломников, которую болельщики метко окрестили 'Веселым катафалком', приказала долго жить. Туда и дорога! С отвращением наблюдали зрители, как пятеро калек, если не сказать уродов, облепив коляску главного калеки, нагло нацепившего на себя красную куртку, день за днем публично демонстрировали редкие душевные пороки: варварскую небрезгливость к чужому телу, латентную сексуальность, отсутствие спортивной гордости и крайне низкую конкурентоспособность. Если бы эти люди верили в себя, разве стали бы они сбиваться в такую плотную кучу на глазах у всех зрителей? Да, трое из них показали неплохие результаты, но главным образом за счет других двух участников: Тридцать третий и Тридцать четвертый участники изо всех сил помогали выиграть мальчишке—уроду и двум тяжело и безобразно больным девушкам. Надо ли добавлять, что с тех пор никто больше не видел на Башне этих победителей — двух девушек и мальчика! Теперь их кавалеры поплатились за свое ложное милосердие: справедливо негодующие зрители позволили себе маленькую шалость — бросили в 'катафалк' небольшой камушек. Этот крохотный 'сувенир', брошенный с высоты искреннего негодования, оказался роковым для 'Веселого катафалка': коляска Тридцать третьего рассыпалась на мелкие части, и они раскатились по всей трассе. Безногий, безответно взывая к милосердию безрукого, остался лежать там же, а номер Тридцать четвертый побрел в одиночестве к финишу, морально уничтоженный и физически обессиленный. Так оба урода бесславно сошли с дистанции'. Ну как тебе?
— Чепуха какая! Но есть в ней и ценная информация: там написано, что никто больше не видел на Башне девушек и мальчика.
— Да, это замечательно. Выпьешь немного вина, Жерар?
— Конечно.
— И поешь как следует, тебе сегодня придется попотеть.
— Ничего, девчонки после отмоют!
— Жерар, а ты часом не распутник? Как там у тебя насчет латентной сексуальности?
— Ланселот, у меня не было девушки даже в Реальности, когда еще жива была Реальность. Это я так, болтаю, а сам—то я на женщин и не смотрел никогда. Я ведь родился без рук, так что…
— Соврал, выходит, 'Бегунок'.
— Знаешь, этот желтый листок даже на подтирку использовать не гигиенично. Ты не находишь?
— Абсолютно с тобой согласен. А теперь — в путь!
Чем выше шли ярусы, тем богаче и наряднее были одеты зрители, и тем развязней и агрессивней они себя вели. Придя на трибуны и увидев невредимый 'Веселый катафалк', они просто взбесились от злости: в друзей полетели камни, стеклянные баллоны, наполненные горчичным газом, которые взрывались при ударе, банки из—под энергена, наполненные песком, заточенные гвозди, пущенные из рогаток. Жерар объяснил, что все эти 'орудия' продаются из—под полы у входов на Башню, а членов Семьи обыскивать никто не смеет, вот они и куражатся. Они с Ланселотом старались все время держаться левой стороны трассы, куда 'сувениры' с балконов не долетали.
Как Ланселот ни сопротивлялся, Жерар ни в какую не соглашался оставить спинку коляски:
— Если ты хочешь облегчить мне работу, расскажи мне о себе и о твоей Дженни. Мы скоро с тобой расстанемся, а я ничего о тебе не знаю. Если, конечно, ты можешь о себе говорить.
— Почему нет? Мне абсолютно нечего скрывать. Правда, и рассказывать особенно нечего. Ну, примерно год назад я начал свое паломничество вместе с моей невестой Дженни, и вот, как видишь, оно подходит к концу.
— Ты необычный парень, Ланселот, и мне хотелось бы узнать немного о тебе и о твоей жизни до паломничества и о том, как ты добрался до Иерусалима.
— Насчет необычного парня это ты, Жерар, немного заврался: я человек настолько заурядный, что, пожалуй, кроме моей инвалидности во мне нет ничего, что отличало бы меня от других.
— Ну вот и начни с того, как ты стал инвалидом.
— Я таким родился.
— И родился ты в Норвегии, это я уже знаю. А кто были твои родители? Как это они оставили тебя в живых?
Жерар был из тех, кто умел задавать вопросы, и короткого рассказа не получилось: час шел за часом, а Ланселот все говорил и говорил. Они только сделали небольшой перерыв, чтобы поесть. Когда рассказ был окончен, Жерар спросил:
— Ланс, когда ты исцелишься, ты вернешься к своим детям?
— Не знаю, Жерар, честное слово, пока не знаю. Это один из тех вопросов, на которые у меня пока нет ответа. С одной стороны, я очень скучаю по ним, мне здорово нравилась роль многодетного отца. Но что будет с детишками, если их любимый Ланселот вдруг явится к ним на своих двоих и объявит, что их—то он уже не хочет везти в Иерусалим.
— А что же с ними будет без тебя?
— Ты лучше спроси, что будет со мной без них.
ГЛАВА 18
В Гефсиманию явились Илия и Энох. Счастливые монахини окружили воскресших пророков таким плотным хороводом, что Дженни никак не удавалось подойти к Учителю. Наконец он увидел ее рыжую голову между белых апостольников и подозвал ее. Только тогда сестры расступились и пропустили ее к пророку.
— Это, Илия, одна из моих учениц, ее зовут Евгения. Благослови ее.
Пророк Илия ласково благословил девушку.
— Ты ее предупредил? — спросил он Эноха.
— Зачем? Ее светильник всегда полон масла, она из мудрых дев. Вот ее жених…
— Жених? — старший пророк внимательно поглядел на Дженни, потом отвернулся и задумался, прикрыв глаза. — Жди своего жениха сегодня с вечера у Кедрона, — вдруг сказал он. — Жди сколько будет надо. Если перейдет Кедрон — спасется, — сказал он.
В Гефсиманию спустились монахини с Елеона и мирские, жившие на горе. Увидев воскресших пророков, они смеялись и плакали от счастья, подходили к ним под благословение, от радости плакали и обнимали друг друга.
Дженни тоже кто—то обнимал и поздравлял. Она была единственным печальным человеком в этой толпе, но и она радовалась как могла. Пожимая руки и отвечая на объятия, Дженни почему—то вспомнила вдруг, как она когда—то не смела прикоснуться даже к Ланселоту, как боялась подойти близко к любому человеку, чтобы нечаянно не вдохнуть воздух, которым дышали другие. В толпе ее едва разыскала сестра Елена.
