Первым, по его утверждению, увидел отца Томас. С чисто мужской сосредоточенностью глядя в материнский бинокль, сын упорно старался различить знакомую фигуру на палубе спешившего к причалу «Неустрашимого».
— Вон он! — раздался его крик. — Это папа! С биноклем, на передней палубе! — И, что есть мочи замахав руками, Томас звонким высоким голосом закричал: — Папа! Папа!
Другие встречающие заулыбались, тронутые столь бурным проявлением мальчишеских чувств. Все семейство Пауэрскорта махало навстречу кораблю, Оливия даже привстала на цыпочки, чтобы папочке лучше было ее видно.
Пауэрскорт увидел их. Опустив бинокль, он поднял руку, приветствуя своих дорогих. Тем временем Джонни Фицджеральд, притащив откуда-то военно-морской флаг, размахивал им высоко над головой, словно победным знаменем. Ком стоял в горле Пауэрскорта. Эти трое, махавшие ему в неистовом восторге, — они, а не могучие крейсера и эсминцы, не расстилавшийся вокруг Портсмута мирный сельский английский ландшафт, — вот эти трое были его домом, его пристанью.
По трапу он сошел под звон церковных колоколов, бивших восемь. Он обнял радостно вскрикнувшую леди Люси, схватил на руки и расцеловал Томаса, поднял и, распахнув плащ, крепко-крепко прижал к груди хрупкую маленькую Оливию.
Лорд Фрэнсис Пауэрскорт вернулся.
2
У соборного канцлера Джона Юстаса было два брата и сестра. Старший брат Эдвард, служивший со своим полком в Индии, умер. Брат-близнец Джеймс жил в Нью-Йорке и страстно, хотя и безуспешно, играл на бирже. Таким образом, старшая сестра Джона, Августа Фредерика Кокборн, первой получила известие о смерти брата и первой выехала оплакать у гроба его кончину.
Судьба не слишком благосклонно отнеслась к Августе Кокборн, урожденной Юстас. На свет она явилась с дарами, о которых девушка может лишь мечтать. Богатая, очень богатая, она при этом была весьма энергична. Внешне же ее отличали высокий рост, стройная худощавость, тонкий длинный нос, крупные, торчащие уши и пара ясных карих глаз. Правда, глаза, одно из лучших ее украшений, с годами стали подозрительными, даже злыми. Замужество в девятнадцать лет (поступок, как она ныне сообщала друзьям, в значительной степени обусловленный желанием сбежать от матери) поначалу казалось великолепным. Красавец Джордж Кокборн излучал очарование, делавшее его желанным гостем за любым столом и душой общества на любой вечеринке. И когда он повел Августу к алтарю Сент-Джеймской церкви на Пикадилли, все полагали, что деньги у него немалые. Деньги его действительно исчислялись изрядной суммой, вот только, как заметил однажды его шурин, «в несколько отрицательном значении». Связавшись с ловкачами на задворках Сити и неизменно терпя неудачу в своих махинациях, он по уши увяз в долгах. Кроме того, он начал гоняться за женщинами, а также крупно проигрывать в карты. Через десять лет брака бедная Августа уже имела четверых детей, до боли походивших на отца. Спустя пятнадцать лет после замужества у нее остались лишь дети да сам Джордж Кокборн, редко являвшийся домой, причем, как правило, пьяным, обычно забегавший украсть какую-нибудь вещь, годную для заклада или ставки в азартной игре. Необычайно щедрое приданое, отписанное Августе отцом ко дню венчания, практически испарилось.
Как правило, с годами семейства растут, растет и их благосостояние, и соответственно меняется жилье. Августе выпало пройти подобный путь в обратном направлении: из аристократичного Мэйфера переехать в достаточно престижный Челси, из Челси в скромно благопристойный Ноттинг-Хилл, оттуда на окраину, которую она предпочитала благородно именовать Западным Кенсингтоном, но всем, и прежде всего почтальонам, известную просто как пригородный Хаммерсмит.
Августа не смогла смиренно принять печальные перемены. Характер у нее вконец испортился. Только привязанность к племянникам и племянницам побуждала Джона Юстаса материально поддерживать ее семейство. Так что, узнав о смерти брата, Августа решила немедленно, не беря с собой детей, нанести траурный визит в дом Ферфилд-парка. Истинная причина такой срочности заключалась в желании разведать насчет оставленного братом наследства и по возможности прибрать деньги к рукам. Капитал этот мог восстановить ее порушенное мужем положение.
Надо сказать, визиты Августы Кокборн сильного восторга у ее брата не вызывали. Постоянный скулеж, вечные жалобы на бедность и просроченную плату за школьные семестры бывали весьма утомительны, особенно с утра, когда человек хочет спокойно почитать газету. Вдобавок Августа вела себя крайне высокомерно и несдержанно со слугами, втайне завидуя их обилию, недоступному для ее дома в Западном Кенсингтоне (то бишь Хаммерсмите). Слуги, в свою очередь, проявляли тонкую изобретательность по части мести. Утренний чай Августе подавали не совсем остывшим, но и не вполне горячим — теплым, вернее, тепловатым. Младший лакей, гений в области труб и кранов, посредством сложнейших манипуляций добивался того же эффекта в ее ванной — вода там была не холодной, но и не горячей. Зимой и поздней осенью спальня ее столь усердно проветривалась, что комнатная температура падала почти до нуля, а когда топился камин, становилось нестерпимо душно. Сейчас, однако, ввиду трагических обстоятельств, слуги договорились вести себя с прибывающей скорбящей сестрой хозяина достойным образом. Если только, гордо уведомил младший лакей, он же знаток водопроводного искусства, сама она будет блюсти приличия.
Прошло три дня после ухода Джона Юстаса из жизни. Стоя в парадной зале и нервно переминаясь, Эндрю Маккена ждал Августу Кокборн, внушавшую ему большие опасения. Когда дворецкий объявлял домашним слугам о смерти хозяина, он говорил как можно авторитетнее, а сраженные страшной вестью люди не обратили внимания на его прерывистую речь и дрожь в коленях. Тогда это могли счесть просто следствием потрясения. Теперь все было иначе. Теперь, чувствовал он с глубоким беспокойством, предстоит испытание гораздо более суровое — отчет под грозным оком миссис Кокборн. Плохи дела, наверняка что-нибудь они с доктором сделали не так, заныл внутренний голос, едва послышался шум подъезжавшего по холму экипажа.
И кошмар начался. Оставив слуг возиться с кучкой багажа, Августа Кокборн вызвала Маккену из парадной залы в дальний маленький холл, за окнами которого виднелись сад и декоративный водоем.
— Макдугал, кажется? — спросила она властно, усаживаясь на любимый стул брата.
— Маккена, мадам, Маккена, — пробормотал несчастный дворецкий, стараясь не заикаться.
— Нет нужды дважды повторять, — оборвала она его. — Я еще из ума не выжила. Помню, что-то шотландское.
Она поёрзала, чтобы занять наилучшую для допроса позицию. Маккена застыл у двери, на наиболее безопасном расстоянии.
— Ближе, Маккена, ближе! Вас не разглядеть. Что вы там жметесь, как преступник?
«Преступник»! Ужаснее слова быть не могло. За истекшие трое суток Маккену неоднократно посещало сознание некой своей преступности. Краснея, он робко придвинулся и оказался прямо перед глазами миссис Кокборн.
— Расскажите, Маккена, как умер мой брат, — сказала она обвинительным тоном. — Мне нужны все детали. Я не успокоюсь, пока не буду знать абсолютно все.
— Да-да, мадам, — покорно выдохнул Маккена, стараясь одолеть слабость в ногах. — Это была ночь с понедельника на вторник, мадам. Мистер Юстас, видимо, плохо себя чувствовал. Доктор боялся отпустить больного, оставил у себя, чтобы всю ночь следить за состоянием его здоровья и оказывать необходимую помощь. Но к сожалению, спасти мистера Юстаса не удалось, мадам. Наутро, около десяти часов он умер. Внезапная остановка сердца. Доктор Блэкстаф приехал сообщить нам только после одиннадцати.
Миссис Августа Кокборн слушала, и рапорт чем-то ей не нравился. Человек этот говорил, как будто вызубрил текст наизусть или же перевел с чужого языка. Что именно тут было не так, она не уловила. Но собиралась выяснить.
— Не тараторьте, Маккена, или как вас там, Макдугал…
— Маккена, мадам.
