Выражение «Доброй ночи», сильно подчеркнутое, показалось мне весьма ироничным.
— Доброй ночи! — повторил я. — Однако никто не знает, что этой ночью может произойти.
Вечером я приехал на вокзал на полчаса раньше, чем предполагал. Не знаю, представится ли мне когда-нибудь удобный случай, чтобы отблагодарить всех работников железной дороги за проявленное ко мне внимание с той минуты, как я оказался в одном из коридоров перед дверью, на которой крупными буквами были написаны привычные слова:
«ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».
Отыскав начальника вокзала, я объяснил ему суть дела. Он начал хохотать.
— Это не то, что вы думаете, — сказал я ему.
— Так ли?
— Слово чести!
— Ода! Но в пути…
— Я так не считаю.
— Ну не важно. Удачи!
— Запомните: охотнику не желают удачной охоты.
Я поднялся в свой вагон, в котором начальник вокзала меня наглухо закрыл, повесив на ручке моей двери табличку, на которой крупными буквами было написано:
«ЗАНЯТО».
Когда я услышал, как пассажиры с шумом спешат занять свои места, я высунул голову из двери, позвал начальника поезда и, показав ему г-жу Бульовски, поднимающуюся в вагон в компании ее венских друзей — трех мужчин и четырех женщин, объяснил ему, о каком одолжении я его прошу.
— Это какая же? — спросил он.
— Самая красивая.
— А, та, что в шляпе наподобие мушкетерской?
— Точно.
— Ну вы и ловкач!
— Вы так думаете?
— Красавица!
— Да, но только не моя.
Начальник поезда лукаво посмотрел на меня и пошел прочь, с сомнением качая головой.
— Качайте головой сколько хотите, но это так и есть, — сказал я ему, совершенно раздосадованный тем, что не сумел его убедить в своей непорочности.
Поезд тронулся. Когда он остановился в Понтуазе, уже совсем стемнело. Моя дверь открылась, и я услышал голос начальника поезда:
— Поднимайтесь, сударыня, это здесь.
Я протянул руку и помог моей прекрасной попутчице подняться на две ступени.
— О! Вот и вы, наконец! — воскликнул я.
— Время тянулось для вас медленно?
— Конечно, ведь я был один.
— А мне, наоборот, казалось, что время идет медленно, потому что я была не одна. К счастью, я закрыла глаза и думала о вас.
— Вы думали обо мне?
— А разве нельзя?
— Ну уж я за это вас бранить не буду. А все-таки, какого рода мысли у вас были обо мне?
— Самые нежные.
— Ах, вот как!
— Да, и я вас уверяю, что я вам в высшей степени признательна за то, как вы себя со мной ведете.
— Неужели?
— Уверяю вас.
— Это в порядке вещей. Вот только когда вы окажетесь в Вене, вы надо мной посмеетесь.
— Нет, ведь я не только честная женщина, но, полагаю, еще и умная женщина…
— А я умный мужчина, как по-вашему?
— Со всеми и для всех — да. — А для вас?
— Для меня вы еще лучше: вы добрый человек. Теперь поцелуйте меня и пожелайте мне спокойной ночи — я чувствую себя очень усталой.
Уж не знаю на какой манер я ее поцеловал — на немецкий или английский. Она же подарила мне поцелуй, который для любой француженки означал бы очень много, а затем спокойно устроилась в своем уголке.
Я смотрел на нее, пытаясь убедить себя в том, что если мужчина неуважительно ведет себя по отношению к женщине, то, несомненно, она сама этого хотела.
Она несколько раз меняла свое положение, тихо ворча, потом открыла глаза и, глядя на меня, сказала:
— Определенно мне будет удобнее, если я положу голову вам на плечо.
— Вам, возможно, и будет лучше, — ответил я ей, смеясь, — но вот мне точно будет хуже.
— Так вы мне отказываете?
— Черт возьми, и не думал.
Мы сидели напротив друг друга. Я пересел к ней. Она сняла свою шляпу, повязала на шею шелковый платок, устроилась у меня на плече и через мгновение спросила:
— Мне так очень удобно, а вам?
— У меня на этот счет нет своего мнения.
— Ну, тогда до завтра, может, оно у вас появится. Утро вечера мудренее.
Она сделала еще несколько движений, устраиваясь, словно птица, которая прячет голову под крыло, нашла своей рукой мою и тихонько ее пожала, желая мне спокойной ночи, пошевелила губами, пробормотав что-то невнятное, и заснула.
Мне никогда раньше не приходилось испытывать столь необычное чувство, как то, что я пережил, когда волосы этого очаровательного создания коснулись моих щек, а на своем лице я ощутил ее дыхание. Ее лицо приобрело такое детское, невинное и спокойное выражение, какого я до этого не видел ни у одной женщины, спавшей у меня на груди.
Я долго разглядывал ее, а потом мало-помалу мои глаза стали то закрываться, то открываться. Я приложил к ее лбу губы, прошептав, в свою очередь: «Спокойной ночи!» — и заснул тихим и сладостным сном.
В Валансьене начальник поезда лично открыл наш вагон, прокричав:
— Валансьен, стоянка двадцать минут!
Мы одновременно открыли глаза и засмеялись.
— По правде сказать, я никогда раньше так сладко не спала, — сказала Лилла.
— То, что я вам отвечу, откровенно говоря, не очень галантно: но я тоже.
— Вы очень милый человек, — сказала она, — и у вас есть большое достоинство.
— Какое?
— Вы остаетесь загадкой, и это готовит сюрпризы тем, кто с вами знакомится.
— Вы обещаете оправдать меня в глазах Сапфира?
— Клянусь это сделать.
— И пришлете мне клиенток?
— О, вот этого не будет, я вас в этом заверяю.
— Однако, если бы я вел себя с теми, кого вы рекомендуете, так же как с вами?
— Меня бы это сильно огорчило.
— А если бы я вел себя совсем по-другому?
— Я была бы ужасно рассержена.
— Так что же вы предпочитаете в конце концов?
