— Бесполезно вам об этом говорить, поскольку я никого не буду вам рекомендовать.
— Вы будете выходить или останетесь?
— Я остаюсь, мне очень хорошо. Только позвольте мне изменить положение и устроиться на вашем правом плече.
— Вы находите, что я, как святой Лаврентий, уже достаточно поджарился с левой стороны, не так ли? Хорошо, действуйте.
Она примостилась на моем правом плече так же, как раньше на левом, снова заснула и не просыпалась уже до Брюсселя.
— Вы будете выходить? — спросила она.
— А что скажут ваши венские знакомые, увидев нас вместе?
— Действительно, я о них и забыла. Где вы обычно останавливаетесь?
— В гостинице «Европа»; но там обо мне сложилось столь плохое мнение, что ради вас я предпочел бы поехать в другое место.
— Выбирайте.
— Тогда — гостиница «Швеция».
— Хорошо. Так как вы приедете раньше меня, ведь у меня десять или двенадцать чемоданов, подберите мне комнату.
— Будьте спокойны.
— Вы меня не поцелуете?
— Нет, черт возьми, вы сами меня поцелуете, если вам так этого хочется.
— Вы безусловно самый настойчивый из всех, кого я знала! — сказала она.
И она меня поцеловала, заливаясь смехом.
Час спустя она была в гостинице «Швеция». Проводив ее в приготовленную для нее комнату, я вежливо поцеловал ей руку и удалился, бормоча:
— Как было бы замечательно, если бы можно было иметь женщину-друга!
Излишне говорить, что я снял себе комнату на той же лестничной площадке.
Я принял ванну и заснул.
Проснувшись, я справился о своей попутчице. Она уже ушла и занялась отправкой своих десяти или двенадцати чемоданов, которые должны были следовать малой скоростью, в то время как она будет совершать свое артистическое турне в поисках г-жи Шредер.
Как все артисты, привыкшие к быстрым переездам, моя попутчица отличалась тем, что была не более обременительной, чем мужчина: она собирала и упаковывала свои чемоданы, набивала и закрывала свои дорожные сумки и всегда была готова за пять минут до назначенного срока, о чем никогда не следует просить ни одну светскую женщину.
Пока я справлялся о ней, она вернулась.
— Признаться, — сказал я ей, — мне подумалось, что вы упорхнули.
— Да так и было.
— Но я подумал, что навсегда.
— Я похожа по натуре на ласточку — всегда возвращаюсь в свое гнездо.
— Что же вы сделали?
— Я отправила все свои чемоданы и получила за них квитанции. В итоге у меня осталось только платье, что на мне, еще одно в сумке и шесть рубашек. Ни один студент не сделал бы лучше, уверяю вас.
— И когда вы уезжаете?
— Когда вы пожелаете.
— Однако вы хотите посмотреть Брюссель?
— А что стоит смотреть в Брюсселе?
— Церковь святой Гудулы, площадь Ратуши, пассаж святого Губерта.
— Что еще?
— Еще Зеленую аллею.
— А еще?
— Вот, пожалуй, и все.
— Хорошо, отведите меня в какой-нибудь кабачок, и я угощу вас завтраком.
— Вы?
— Да… Отправка чемоданов обошлась мне дешевле, чем предполагалось, и теперь я богачка. Что здесь едят?
— Остендских устриц, копченую говядину, раков.
— А что пьют?
— Фаро и ламбик.
— Давайте выпьем фаро и ламбик и поедим раков, копченую говядину и остендских устриц.
— Согласен.
И мы отправились в кабачок.
Уверяю вас, что, если бы на моей приятельнице были брюки и редингот вместо платья и пальто с капюшоном, я пал бы жертвой самообмана и пребывал в уверенности, что являюсь наставником приятного молодого человека, а не кавалером хорошенькой женщины.
Мы позавтракали, потом посетили церковь святой Гудулы, пассаж святого Губерта и площадь Ратуши, прогулялись по Зеленой аллее и вернулись в гостиницу «Швеция».
— Итак, мы увидели в Брюсселе все заслуживающее внимания? — спросила меня попутчица.
— Все, кроме Музея.
— А что в этом Музее?
— Четыре или пять великолепных полотен Рубенса и два или три дивных полотна Ван Дейка.
— Почему вы не сказали мне об этом сразу?
— Я забыл.
— Ну и гид!.. Пойдемте осматривать Музей.
Мы пошли в Музей. Замечательная актриса, которая знала Шекспира так же хорошо, как Шиллера, Виктора Гюго -как Шекспира, Кальдерона — как Виктора Гюго, знала и Рубенса и Ван Дейка — как Кальдерона и рассуждала о живописи так же, как о театре.
Мы провели в Музее добрых два часа.
— И что же еще осталось мне увидеть в столице Бельгии? — спросила она, выйдя из него.
— Госпожу Плейель, если хотите.
— Госпожу Плейель! Госпожа Плейель — знаменитая артистка, о которой мне столько говорил Лист?
— Она самая.
— Вы с ней знакомы?
— Прекрасно.
— И вы можете меня ей представить?
— Через полчаса.
— Извозчик!
И моя восторженная венгерка подала знак кучеру — тот, подъехав и узнав меня, поспешил открыть дверцу.
Мою попутчицу удивляла моя популярность, которая проявлялась не только на улицах Парижа, где из десяти человек пятеро приветствовали меня, кивая или делая знак рукой, но и сопровождала меня в провинции, пересекла со мной границу и шла вслед за мной в другой стране. И вот мы приехали в Брюссель, и в Брюсселе, включая и извозчиков, уже не пять, а восемь человек из десяти узнавали меня.
Мы сели в экипаж. Госпожа Плейель жила довольно далеко, в предместье Схарбек, и у моей очаровательной приятельницы было достаточно времени расспросить меня о знаменитой артистке, к которой мы ехали, а у меня было время ответить на все ее вопросы.
Я знал г-жу Плейель уже почти двадцать пять лет. Когда однажды мне доложили о ее приходе, о ней знали тогда только как о жене известного своей деловой хваткой предпринимателя и я не был знаком с ней лично. Ко мне вошла молодая худощавая женщина с темными волосами, белозубая, с великолепными
