Владыки света

Ему более не было нужды изображать голос Бога. Слова шли прямо из его души,

— Хотите увидеть, как он вознесется в небо? Хотите? Так давайте отправим его туда! — выкрикнул Майкл, заглушая ропот толпы. — Считаете ли вы, что он заслуживает того, чтобы уйти?

Толпа не знала, что ответить. Некоторые кричали «да», некоторые «нет». Те немногие, кто мог видеть Майкла, кричали ему, чтоб он убирался со сцены. Остальные просто издавали неодобрительные звуки.

— По-моему, да. Я думаю, он должен уйти на небо, и я хочу помочь ему сделать это. Он это заслужил. Я люблю тебя таким, каким ты был, Исмаил. Я люблю тебя таким, каким ты мог быть. Но ты так и не смог по-настоящему меня исцелить. А теперь я прошу тебя.

Майкл выступил вперед, подняв руку. Сейчас он впервые почувствовал, что Пророк может его видеть, и он хотел, чтобы тот его видел.

— Отойди от меня! — отшатнулся Исмаил.

— Давай, Пророк, — подтолкнул его Майкл. — Настало время выполнить обещанное.

Черное солнце сжалось, и из его короны брызнули огненные языки, каждый из которых был ярче самого солнца, каждый нес в себе весть. Звук ветра смягчился, превратившись теперь в стройный аккорд, хор слившихся воедино тысяч прекрасных голосов.

— Нет! — закричал Исмаил, зажмуриваясь и закрывая руками уши.

При виде красоты небес к глазам Майкла подступили слезы. Она не была порождением его воли, и все же он почувствовал, как сливается с волей, ее породившей.

— Чего же ты ждешь? Ты ведь говорил, что хочешь этого. Иди, — шепнул он Исмаилу.

— Иди, иди, иди… — нараспев произносила толпа.

Пророк стал подниматься в воздух, судорожно пытаясь освободиться от невидимой хватки. Телевизионные камеры, направленные на него с четырех установленных по периметру стадиона платформ, с холодным безразличием показали каждому человеку Земли его лицо — выражение его отнюдь не напоминало блаженство.

— Вы все боитесь! — выкрикнул он в толпу. — Дайте мне ваш страх! Дайте мне хоть что-нибудь, что я мог бы использовать!

Собравшиеся внизу мужчины и женщины окружили сцену, выжидая. Сверху послышался слабый крик Исмаила, забившегося в руках ангелов, которые уносили его все дальше и дальше в небо, пока наконец он почти не перестал быть виден.

— Идите домой, — сказал Майкл в микрофон. — Забудьте о нем. Он использовал вас, но получилось это у него лишь потому, что вы думали, будто о вас забыли. Я знаю, я был одним из вас. Но из моего тчаяния произошла истина. Мы все есть Бог, Бог с миллионами лиц.

Он вырвал микрофон из стойки и отшвырнул его прочь, затем посмотрел вниз, на круг мужчин и женщин. Одно место в нем по-прежнему пустовало.

— Почему ты так долго? — спросила Рахиль, протягивая ему руку.

— Самолеты разлетались — это что-то невероятное, — сказал Майкл, сходя со сцены и принимая протянутую руку. Круг заполнился.

Далеко вверху черной точкой виднелся Пророк, окруженный ангелами — а может быть, это был фокус из числа тех, что иногда позволяют себе Тридцать шесть? Исмаил поднимался к неотвратимому свету, чистому для всех прочих, но губительному для него. Свет отражался в душе каждого из Тридцати шести, кем бы они ни были.

Постепенно он угас. Собрались тучи и пошел дождь, милосердно омывая раны Земли. Стадион почти опустел.

Майкл заморгал, словно просыпаясь после долгого глубокого сна. Он всмотрелся в лица стоявших рядом с ним; тогда они медленно отпустили руки друг друга и побрели прочь.

— Куда они уходят? — спросил Майкл у Рахили.

— Возвращаются к своей прежней жизни. Что? Ты думал, это постоянная работа с выплатой премиальных? — проворчала она.

И тут Ламед Вав предстали во всем своем невероятном разнообразии — черные и белые, молодые и старые, мужчины и женщины. И все они смотрели на него с любовью. Каждый был окружен бело-голубым сиянием, каждый держал в руках прекрасный бело-голубой лотос. Совершенство. Человеческую душу. Истинный образ Бога. И приняв эту единственную реальность, скрывающуюся за всеми масками и всеми прожитыми в масках жизнями, он впервые ощутил, что представляет собой одну из ступенек вечного движения сквозь тернии к Свету. Вера и надежда породили уверенность, произведшую в нем перемену сродни той, что происходит в мальчике, становящемся мужчиной.

— Не лови ворон, — заметила Рахиль.

Он, должно быть, стоял, широко разинув рот. Чары разрушились, и идущие вновь стали обычными людьми.

— Теперь, когда он ушел, вы снова совершенные Тридцать шесть? — спросил Майкл. — Или я все еще прохожу собеседование?

Рахиль покачала пальцем.

— Мы еще с тобой свяжемся. А может, и нет. Кто знает?

Она развернулась и побрела под дождем к одному из выходов. Сделав несколько шагов, она остановилась и, покопавшись в своей сумке, достала оттуда пластиковую косынку от дождя, повязав ею волосы. В голове у Майкла зазвучали некогда сказанные ею слова. «Сражение, убийство, внезапная смерть — твой разум изображает все в понятных тебе терминах. Именно ты всегда творишь мир, не он».

Теперь он постиг истину. Отступление с боем, преследование со стороны Пророка, разрушения в Иерусалиме — он ждал ужасов, он их и получил.

— В этом нет ничьей вины, — обернувшись, сказала Рахиль. — Слово «вина» означает, что есть «мы», а есть «они», но так никогда не было. Есть просто все. Не бывает неверных путей, Майкл. Все они в конце концов приводят куда нужно. Что же до сделанного тобой, то мне не в чем тебя упрекнуть. Пожалуй, можно было и проще, с меньшей помпой, но этому ты еще научишься.

— Так мы победили?

— Мы всегда побеждаем. Вселенная сделана из Света. Ничто не сделано из чего-то еще — в конце концов это выходит наружу, и тогда наступает конец всем бедам.

Она рассмеялась; это было вполне земное старушечье кудахтанье.

— Но до тех пор, пока это произойдет, — ой! Кто может выйти из Игры? Уж не ты, конечно.

— А что, кто-нибудь когда-нибудь из нее выходил? — спросил Майкл. Рахиль засмеялась еще громче. Соломон назвал их наблюдателями, но это было не вполне точное слово, и Майкл понял его тогда неправильно. Наблюдение предполагает две вещи: наблюдателя и наблюдаемое. Но это было не так. Существовала лишь одна манифестация, бесконечно наблюдавшая Себя в серебряном зеркале Своего творения. Наблюдать — значило быть. Это они и делали. Они жили, каждый из них, и по мере этого мир раскрывал себя в зеркале. Делая то, что они делали, Ламед Вав были собственно наблюдением.

Ничем большим.

Ничем меньшим.

— Ну ладно, — сказала Рахиль. — Посмотрим, нет ли здесь еще какой кроличьей норы. Что-то мне неймется.

Дождь прекратился, и солнце стало снова пробиваться сквозь тучи, поблескивая в чистых лужицах и омытой земле.

— Эй, Майкл, дружище! — окликнул Найджел. — Ты что, собираешься целый день торчать на этом поле?

Майкл обернулся. Черный блестящий лимузин по-прежнему был на месте, припаркованный за потрепанным дождем плакатом «ВОЗНЕСЕНИЕ». Найджел стоял за машиной, отряхивая оброненную сбежавшим шофером форменную фуражку.

— Только по такому случаю, — сказал он, кивнув головой.

— Да, по такому случаю я, пожалуй, соглашусь.

— Где он? — спросила Сьюзен. — О, здорово. А я-то думала, что мы тебя потеряли. У этого водителя