вот я первый раз про это рассказываю. Ведь кому было рассказать?
С той недели, когда мне сравнялось двенадцать и я получил в дар
его дружбу, и до нынешнего дня кому я мог рассказать про тот
берег и то лето, и как мы бродили сплетя наши руки и наши жизни,
и жизнь была без сучка и задоринки, словно буква О, черт возьми,
огромный законченный круг: на диво погожие летние дни, когда мы
так славно болтали и ни капельки не сомневались, что будем жить
вечно, никогда не умрем, что мы добрые друзья навсегда.
А потом неделя кончилась и он уехал.
Он был мудрый не по годам. Не стал прощаться. Неожиданно их
повозка исчезла.
Я носился по всему берегу, кричал и звал. И далеко впереди увидал
- за вершину холма уходит табор. И тут во мне заговорила мудрость
друга. Не догоняй. Отпусти. И моя мудрость подсказала мне: теперь
плачь. И я заплакал.
Я плакал три дня, а на четвертый притих. Много месяцев я не ходил
больше на берег. И во все годы, что прошли с тех пор, никогда со
мной не бывало ничего похожего. Я прожил хорошую жизнь, была у
меня отличная жена, хорошие дети и ты, Том, ты. Но верно тебе
говорю, никогда больше не знал я такой тоски, такого неистового,
бешеного отчаяния. Никогда и от вина так не пьянел. Никогда
больше так не рыдал. Почему это, Том? Почему я тебе это говорю и
что это было такое? В далеком детстве, когда был я еще невинный
младенец, ничего не знал и не понимал. Как же так: все другое
понемногу проходит, забывается, а вот его я помню? Господи
прости, ведь я иной раз не могу вспомнить лица твоей милой
бабушки, а вот его лицо там, на берегу моря, опять и опять перед
глазами. Почему опять мне видится, как мы валимся наземь и земля
сама поднимается нам навстречу и принимает буйных жеребят,
ошалелых от изобильной сладкой травы и от нескончаемых солнечных
дней впереди?
Старик умолк. Потом прибавил:
- Говорят, секрет мудрости в том, чтоб не все досказывать до
конца. Больше я ничего не скажу. Не понимаю, почему я и это
рассказал.
- Зато я понимаю, -- отозвался Том из полутьмы.
- Ой ли, паренек? -- переспросил старик. -- Ладно. Когда-нибудь
ты мне это растолкуешь.
- Да, -- сказал Том. -- Когда-нибудь.
Они прислушались к дождю, что стучал в окна.
- Ты счастлив, Том?
- Ты ведь уже спрашивал об этом, дедушка.
- И опять спрашиваю. Ты счастлив?
-Да.
Молчание.
- Так значит, это -- лето на морском берегу, Том? Волшебные семь
дней? И ты пьян?
Том долго не отвечал и наконец только и сказал:
;- Дед...
И молча кивнул -- один только раз.
Старик откинулся в кресле. Он мог бы сказать: это пройдет. Мог бы
сказать: это не надолго. Многое мог бы он сказать. Но только и
промолвил:
- Том?
- Да, сэр?
- Ах, черт! -- вдруг закричал старик. -- Черт, дьявол! Пропади
оно все пропадом! -- Тут он умолк и задышал ровно, спокойно. -
Ну, вот. Экая сумасшедшая ночь. Не мог я напоследок не завопить.
Просто не мог, малыш.
И наконец под шум ливня оба уснули.
С первым проблеском рассвета старик тихо, осторожно оделся,
подхватил свой чемодан и, наклонясь, ладонью коснулся щеки
спящего юноши.
- Прощай, Том, -- шепнул он.
И стал в сумраке спускаться по лестнице туда, где упорно,
неустанно лил дождь, и вдруг увидел -- у нижней ступеньки ждет
друг Тома.
- Фрэнк! Неужели ты провел тут всю ночь?
- Нет-нет, мистер Келли! поспешно ответил Фрэнк. -- Я ночевал у
приятеля.
Старик обернулся и поглядел наверх, будто мог разглядеть там, за
темной лестницей, в тепле комнаты, спящего Тома.
Звук, похожий на рычание, поднялся было у него в горле -- и
замер. Он неловко переступил с ноги на ногу и опять поглядел на
загорающееся зарей лицо молодого человека -- того, кто написал
портрет над камином, там, в комнате наверху.
- Кончилась эта окаянная ночь, - сказал старик.
Шагнул вниз на одну ступеньку и вдруг взорвался:
- Слушай! Если ты когда-нибудь сделаешь Тому что худое, клянусь
богом, я тебе все кости переломаю! Понял?
Фрэнк протянул руку.
- Не тревожьтесь.
Старик поглядел так, будто отродясь не видывал протянутой для
пожатья человеческой руки. И вздохнул.
- А, черт подери, Фрэнк, друг Тома, такой молодой, что посмотришь
-- глазам больно. Прочь с дороги!
Они пожали друг другу руки.
- Ого, и хватка же! -- удивился старик.
И исчез, будто этим проливным, бесконечным дождем его смыло.
Молодой человек затворил за собою дверь наверху, постоял, издали
глядя на спящего, и наконец подошел и, словно неведомое чутье ему
подсказало, дотронулся до щеки, в точности там, где на прощанье
-- и пяти минут не прошло -- легла рука старика. Тронул ладонью
золотистую, как лето, щеку.
Том улыбнулся сквозь сон той же улыбкой, какою улыбался отец его
отца, и из глубины сна позвал старика.
И еще раз позвал.
И снова спокойно уснул.
